Онлайн книга «Кто остался под холмом»
|
Бабкин соотнес начало истории с волевым лицом женщины на снимке и догадался, чем кончилось дело. – Да! Метался! – ожесточенно продолжал Рудинский. – Сердце рвалось пополам. Любовница – кошечка! Ах, грация какая! Спинку изогнет, коготки выпустит – все отдашь. Жена – хозяюшка, руки золотые. «А ты поганка дряхлая», – мысленно сказал Бабкин. – Но с Иришкой-то я молодел! Страсть, трепет! В шестнадцать лет такого не испытывал, как в тридцать. Решился: ухожу к ней. – Он разложил пельмени по тарелкам. – Являюсь на следующий день с цветами, а она сияет ярче солнца. «Счастье какое, – твердит, – Наумчик, какое счастье! Я беременна!» Врачи давно сказали: не будет детей. Ей ликование, а я приуныл. Вот же влип! У меня свой пацан дома, между прочим. Это получается – шило на мыло менять? А парение души? А полет? Я все взвесил и понял, что чуть не допустил ужасную ошибку. Ведь уже чемодан с антресолей достал! Я ей, конечно, в лицо говорить ничего не стал, чтобы будущую мать не огорчать, а вернулся домой и написал подробное письмо. – Письмо? – Десять страниц! Объяснил, что не могу бросить сына, и лучше пожертвую своим счастьем, чем разобью ему сердце. Красиво получилось… – Рудинский мечтательно вздохнул. – Сам его три раза перечитывал. – Вы не предложили ей сделать аборт? – Убить моего ребенка? Никогда! – Я так понял, вы даже не собирались с ним видеться, – осторожно сказал Бабкин. – Это не имеет ровно никакого значения! Мое продолжение, моя кровь… Я никогда бы ее не простил, поступи она так. – Но хоть алименты… Рудинский погрозил пальцем. – А вот денежные вопросы попрошу в личное не впутывать! – Понял, – кивнул Сергей. – Не впутываем. – Два года прошло, у меня с Катей новая волна чувств. Катя – это жена… И вдруг однажды… долго рассказывать, но все выплывает на свет. Стечение обстоятельств, будь оно проклято! Не одну жизнь погубили совпадения. Скажу одно: сходство у ребенка со мной было слишком очевидным, чтобы оставаться незамеченным. – А кто родился? – Ах, какая разница! Ну, дочь… Катя все узнала. Больше того, она пришла к Ирочке и имела с ней долгую беседу. Я звоню домой с работы, спрашиваю, не нужно ли зайти в продуктовый, а мне в ответ: «Я сегодня встречалась с твоей любовницей». Ох… Я, конечно, не медля ни минуты вместо продуктового полетел в ювелирный. Купил бесподобное кольцо – вы понимаете: чтобы искупить вину… – Я понимаю… – …на колени упал перед женой, твержу: никого не нужно, кроме тебя, бес попутал, а на ту вертлявую бабу мне плевать, это даже не увлечение, просто краткое помутнение рассудка! – Рудинский страдальчески прижал руки к сердцу. – И знаете, что она мне ответила? Никогда в жизни не догадаетесь. «Любовницу я могла бы тебе простить, а то письмо никогда не прощу». При чем здесь письмо? Оно ведь даже не ей было адресовано! – Женщины… – со сложным выражением сказал Бабкин. – Забрала Ванечку и ушла. Не взяла даже кольца. Что мне оставалось? – Поехать с кольцом к любовнице? – предположил Сергей. – Вот видите! Так поступил бы на моем месте каждый. Однако и там случилось странное! Меня не пустили дальше порога… Я не мог поверить: нас связывала такая страсть, и что же – все забыто? Есть ли предел мерзости человеческой? – Нету, – искренне сказал Бабкин. – Я умолял ее! Спросил – неужели она готова лишить ребенка отца? О, это наигранное удивление в ее глазах! Она имела наглость ответить, что у него есть отец. Мне, как нищему, разрешили заглянуть в детскую сквозь щелочку, и там… На диване какой-то ухарь в подштанниках баюкал дитя. Мое дитя! Рудинский промокнул бумажной салфеткой выступившие слезы. – После этого все пошло под откос. Я болел. Страдал. Никто не пришел меня поддержать, кроме Германа. Вот цена женской верности! 2 Это невозможно подделать, думал Сергей. Витиеватость, свойственную пожилым мужчинам, у которых всегда почему-то свитер усыпан хлопьями перхоти. (Удивительное явление, если вдуматься: как будто за строй речи и повышенную сухость кожи головы отвечает один и тот же ген.) Простодушие подлеца. И при том – искреннюю бескорыстную любовь к другу. Снимки в «Одноклассниках»: сосновый берег, смеющийся Герман с удочкой, они вдвоем с Наумом на фоне палатки. Письма: не только электронные, но и бумажные. «Это совершенно другое дело, – вдохновенно объяснял Рудинский. – Попробуйте написать хотя бы две страницы от руки, и вы убедитесь». Рассказывая о Германе, он преображался. Казалось, перед Сергеем переписанный набело вариант Наума Рудинского, из которого добросовестным редактором тщательно вырезаны скотство и душевная глухота. Бабкину и прежде встречался этот феномен, и каждый раз он вспоминал любимый Машин «Шериданс», кофейно-сливочный ликер в бутылке из двух секций. Он не был любителем метафор, но сравнение напрашивалось само: в человеке есть светлая и темная части, и его близким достается из той и из другой. Однако попадались бутылки, из которых вытекало не одновременно, а поврозь; получалось, что одним приходится довольствоваться темным содержимым, в то время как другим льется только светлое, без примесей, хотя конструкция бутылки этого не предусматривала. Помимо прочего, существовала еще и больница. То, что собирался сделать Бабкин, на первый взгляд казалось невыполнимым. Двенадцать лет отделяло его от того дня, когда Наума Рудинского привезли в общую палату после операции. Но память – удивительная штука. В юности Сергей думал, что от постоянного соприкосновения с другими людьми она должна истираться, точно камень, нескончаемо омываемый человеческими волнами. Оказалось, все наоборот. Внутренняя пропускная система при большом потоке посетителей переключалась в режим архивирования. Самую крепкую память на лица он наблюдал у воспитателей, следователей, проституток. И врачей. Он приготовился забрасывать свою сеть широко. Доктора, санитарки, медсестры – в больнице должен был остаться хоть кто-то, видевший Рудинского. Видевший – не значит запомнивший, но Бабкин руководствовался простым правилом: вероятность успеха любого плана напрямую зависит от того, предпринимаешь ли ты действия для его осуществления. Вот, помнится, с Машкой… Сколько они были знакомы к тому моменту, когда он сделал ей предложение? Две недели или три… Казалось важным выяснить это, пока он не вошел в больницу, словно знание могло каким-то образом вооружить его, и Бабкин полез за телефоном. – Привет! – сказал он. – Я по делу. Никакой болтовни! – Как обычно, – согласилась жена. – Жуешь, что ли? – подозрительно спросил Сергей. – Ну, жую… – А что жуешь? – Без болтовни! – напомнила Маша. |