Книга Между клизмой и харизмой, страница 49 – Самвел Аветисян

— А есть Grey goose?.. Вот приблизительный портрет твоего босса. Занятный пассажир, как говорит одна моя приятельница. Кстати, у меня книга выйдет в ноябре. Пришлю с оказией. Ты читаешь по-английски?

— Свободно со словарем.

— Как всегда остришь? Скажи, а ты защитился? Ты же Карамзиным занимался? Не скучаешь по науке?

— Не особо. Маркетинг меня больше возбуждает. Лучше делать историю, чем писать ее.

— А маркетинг — это наука?

— Скорее искусство казаться наукой. Как, впрочем, и история — это искусство истолкования фактов.

— Тебе видней. Никогда не могла понять, чем же занимается маркетинг.

— Если коротко, маркетинг — это бесконечный процесс перекодировки, переозначивания вещей. История занимается таким же переозначиванием, но не вещей, а фактов. Только в истории чем дальше по времени отстоит исторический факт, тем он правдивее. В маркетинге же наоборот: чем ближе продукт к потребителю, тем он верней. А ближе, чем в мозгу, сердце или печенках, быть невозможно.

— Ну, с пивом это понятно. Где ж, как не в печенках? А со стиральной машиной, допустим, или туалетной бумагой?

— Чтобы туалетная бумага «проникла» в человека, она должна перестать быть средством гигиены и превратиться в некий значимый для потребителя символ. Ну, например, в символ преуспевания или там еще чего. Мне вот все равно, чем подтираться, а кому-то важно, чтоб туалетная бумага была от Armani или Versace. Другими словами, продается не вещь, а стигмат веры.

— Стигмат веры? Ты сейчас это всерьез?

— Более чем. Ты же «Гжелке» предпочла Grey Goose. Хотя и та и другая — обычные гигиенические средства. Не для тела — для души. Дай я лучше расскажу тебе забавную историю. Вбегает в магазин студент. Швыряет второпях на прилавок мятую купюру и просит две бутылки «Ярдоффа». Но отдышавшись, шепчет продавщице: нет, лучше две «Балтики» и пачку презервативов.

— И что это значит?

— Ты читала «Чуму»?

— Ну, допустим.

— По Камю, человек вброшен в жизнь, обречен существовать. Чтобы понять, зачем он живет, ему надо оказаться в критической ситуации выбора. Мы всегда выбираем — между добром и злом, смертью и позором, свободой и безопасностью… Вот и студент выбрал безопасность, испугался свободы. Значит, не наш потребитель.

— Но это бессовестная подмена — продавать пиво как свободу.

— Но не подменишь — не продашь.

— Циничная, безнравственная доктрина.

— Насчет аморальности, знаешь, нас все время обвиняют в пропаганде нетрадиционной любви. Нам странно оправдываться. Мы же не пропагандируем алчность, ненависть, кровь, насилие. Мы за любовь в любых ее проявлениях. Пусть, как говорится, растут все цветы. Нас еще ругают за то, что мы спаиваем молодежь, дескать чрезмерное потребление пива губительно для здоровья. Скажи, а чрезмерное потребление чего угодно не губительно? Попробуй чрезмерно выпить воды — лопнешь. Вот где цинизм и лицемерие.

— Вот и меня ты спаиваешь. Какая это по счету кружка?

— Третья или четвертая, не считая водки.

— Мы с тобой бессовестные пьяницы.

— Наоборот. Мы пьем потому, что совестливы. Еще водки? А пьяницы бывают застенчивые, выносливые и вездесущие.

— Это как?

— Застенчивые держатся за стену, выносливых выносят, ну а вездесущие… Мораль консервирует мертвечину, отражает мир, который давно умер. Мораль — вечно опаздывающая категория. А вот живое — это всегда эпатаж, шок, провокация. Оно всегда аморально. Вспомни, когда Коко Шанель одела женщин в брюки, это было пощечиной тогдашней морали… Пиво вот у нас живое, не консервированное.

— Да, вкусное, но мне ужж… же это… хватит. А то не дойду до отеля.

— Я провожу.

— Вы очень гал…ллантны, парниша! А как же благоверная, а?

— Она у мамы своей в Волгограде. Ей рожать скоро.

— Вы овлад… соблазняете даму? Вы аморальный тип, парниша.

— Мораль придумали импотенты…

Сразу после запуска завода и первых продаж выяснилось, что не хватает мощностей покрыть ажиотажный спрос. Ярдов принимает решение купить (строить — нет времени) готовый завод. На наше счастье, которое позже обернулось жестоким коварством, олигарх Бендукидзе распродавал свои непрофильные активы и среди прочих — пивоваренный завод в Новочебоксарске. Это было эталонное предприятие, построенное еще в советские времена, но так и не заработавшее. Его проектная мощность превышала мощь нашего завода аж в четыре раза. Как раз то, что нужно!

После кратких телефонных переговоров Бендукидзе, повинуясь грузинскому инстинкту гостеприимства, приглашает Ярдова посетить завод, посылая за ним business jet ^[80]. Охотно чтя эти традиции, Ярдов берет с собой в Чувашию почти всех своих топ-менеджеров, включая меня. Меня не столько по делу, сколько для придания переговорам дополнительного шарма кавказского пиршества.

— Ты же родом из Тбилиси? Как по-грузински «Каха, ты настоящий мужик»?

— Дзмакаци хар намдвили, Каха.

— Как? В харю нам двинули? Язык дикарей.

Встреча началась на заводе, в конструктивной обстановке, продолжилась в духе рабочего понимания в кабинете директора и завершилась в ресторане в атмосфере теплого взаимодействия. Разумеется, пили. За великую Россию, за маленькую, но гордую Грузию, за Багратиона, за Петра Первого, за… Нет, за генералиссимуса не пили. Сталин у либерала Бендукидзе вызывал такую личную неприязнь, что ни кушать, ни пить он не мог.

Утром я спешно вернулся в Москву, оставив Ярдова и ребят еще два дня обильно взаимодействовать. Вернулся, чтобы лететь в Барселону на форум по маркетингу. Форум, в общем-то, бесполезный, как любой подобный, но были заплачены деньги и надо было их оправдать. Пока я отдыхал в Барселоне, Ярдов не дергал меня звонками. Это было добрым знаком. Значит, с покупкой завода все хорошо. Но по возвращении в аэропорту Барселоны у меня зазвонил телефон.

— Твой вонючий грузин, слышишь, эта жирная подлая свинья… этот грязный толстый боров, — я впервые слышал, как Ярдов плакал, — этот гондон использовал меня, как последнюю шлюху…

Ясно, сделка сорвалась. Уже в Москве выяснились подробности. Бендукидзе, как оказалось, вел параллельные переговоры с SUN Interbrew, используя нас в качестве приманки. Ярдов, не привыкший проигрывать, подавленный и почти сломленный, ушел в запой. Выйдя из него, он принимает отчаянное решение строить завод.

— Назло надменному грузину я новый заложу завод. — выставив правую руку вперед, а левой держа воображаемые уздцы, Ярдов явно намекал нам, что вздернет рынок на дыбы.

Согласно проектной документации, мощностей в новый завод закладывалось в два с половиной раза больше бендукидзевского. А это значило повышение планов продаж чуть ли не на порядок. Ближе к осени, когда наступил сезонный спад и от ажиотажного спроса остались лишь пенные воспоминания, стало очевидно: с мощностями — перебор. Нужен еще один бренд — демократичный и массовый, чтобы по горло загрузить завод.