Книга Блабериды, страница 102 – Артем Краснов

Эта информация меня взволновала. Какая степень у меня?

На работе меня избегали неявно, как избегают в подъезде слишком разговорчивого соседа. Иногда, если я высказывался на планерке: кто-то усмехался, кто-то молчал, лицо Арины выражало немой вопрос: зачем ему разрешают говорить?

Моё слабоумие, вероятно, было очевидно не только Оле, моей тёще и коту Вантузу — оно было очевидно даже коллегам. Но не мне.

Спасала лишь мысль, что если человек подозревает своё слабоумие, он не безнадёжен. Как-то в доме у тестя я нашел тонкую книжицу с интеллектуальными задачками и провел несколько бессонных ночей, решив около половины. Это окончательно вымотало меня, но подарило надежду сохранить разум.

Я часто скучал по родителям. Я давно смирился с их уходом и перестроил свою жизнь; мои новые родственники не давали мне почувствовать себя одиноким. И всё-таки мне ужасно не хватало своих. Что бы сказал отец? Я представлял его седеющую бороду и блеск за тусклыми стёклами очков. Что бы он сказал мне сейчас? Из множества ответов я не мог выбрать правильный. Ответы звучали одинаково убедительно. Выбор был похож на лотерею.

Отец жил в другой реальности. Может быть, он бы окончательно разочаровался во мне. Я был лишен той уверенности в будущем и в самом себе, которая позволяла ему идти вперёд, рисковать, спорить. А может быть, он бы поддержал меня и потребовал идти до конца.

А что бы сказала мать? Я вспоминал её в лучшие годы, когда был жив отец, когда она защищала меня от нападок и злилась, если кто-то из её знакомых говорил обо мне с пренебрежением. В детстве я часто бывал отрешенным, невнимательным, погруженным в себя, и мать лучше других понимала моё состояние и защищала его.

Вечером, лёжа в кровати, я слушал дыхание Оли и не мог избавиться от трансформаторного гула в ушах, от вибрации внутренних пластин и вихревых потоков в голове. Я не мог сосредоточиться. Я пытался думать о футболе, но мысли о футболе раскачивали внутренний маятник, маятник начинал вращаться, от этого вращения кружилась голова и по телу разливался зуд, словно я долго трясся на велосипеде по плохим дорогам.

Раньше перед засыпанием я напоминал себе потекший гудрон, который медленно примешивается к расплаву сна. Теперь, даже если удавалось заснуть, я наполнялся песком, сухим, нагретым, неприятным песком, от которого все сны становились шершавыми. Сны походили на замки из сухого песка, которые непрерывно раздувает ветром.

Я придумывал окончания своих снов. Это казалось неестественным.

Мне часто снились люди из жизни, настоящей и прошлой. Они снились по очереди, словно я составлял каталог. Мне снилась Алиса, Алик, Борис, друзья детства, отец и мать. Никакого символизма я в этих снах я не замечал; люди появлялись в нелепых, не свойственных им ситуациях, словно их помещал туда генератор случайных чисел.

Один раз мне приснилось, что я читаю про Алису газетную заметку. Автор заметки свирепо обвинял её в безобразном отношении к сыну. Алиса якобы поставила на карту здоровье сына ради какого-то спора. Потом оказывалось, что я не читаю статью, а пишу её, и не просто пишу, а испытываю злорадство. Я хочу разоблачить Алису. Хочу рассказать о её грехах.

Братерский мне не снился, зато частенько попадал в поле зрения редакции. Упоминания о нём раздражали. Особенно меня задевал хвалебный тон коллег, которые ещё летом считали его преступником и лжецом. К этому хору присоединилась даже Неля: оказывается, она всегда считала его человеком интересным, хотя и неоднозначным.

К Братерскому вдруг прилип образ эффективного управленца и смелого критика, который способен расшевелить местные власти. Его парадоксальные заявления интерпретировали так, что он в самом деле выглядел чуть ли не народным омбудсменом.

Я не понимал этих перемен. Я пытался спорить, напоминая той же Неле, как ещё недавно она называла Братерского клоуном. Неля вспыхивала и доказывала, что Братерский просто не умел правильно выразить свои мысли, отчего его понимали превратно. Теперь же он доказал делом, что готов отвечать за слова.

В эти дни в области действительно происходило много необычного. Был отправлен в отставку глава ФСБ, зашаталось кресло под десятком региональных чиновников, уехал в Уфу Бахир Шавалеев, а стройка «Алмазов» возобновилась. Люди почему-то смотрели в сторону Братерского и связывали с ним непонятные надежды.

— Да он, блин, просто директор страховой, — ворчал я себе под нос.

Но в воздухе висело другое: люди видели Братерского главой города или даже губернатором.

— Готовят его, конечно, — Виктор Петрович кивал куда-то наверх, в заоблачную даль, куда готовят Братерского. — Могу коньяк поставить, готовят его. Очень грамотная кампания.

Один раз мне поручили заметку о строительстве нового спорткомплекса, и Боря потребовал комментарий Братерского. Часть территории спорткомплекса прилегала к зданию, которым он владел.

Я набрал номер Братерского. Он быстро взял трубку. Мы поговорили вежливо и конструктивно. Мы поговорили так, словно слышались первый раз. Он ничем не выдал знакомства. Он не упомянул ни дом на улице Татищева, ни наши прошлые разговоры.

— Вот тварь, — сказал я про себя, убедившись, что вызов сброшен. У меня уже была неприятная история, когда я слишком резко высказался о спикере до того, как выключил телефон. Грише тогда пришлось извиняться за мою несдержанность.

— Тварь же какая, — повторил я.

Я казался смешным даже сам себе. Чего я хотел от Братерского? Чего я ждал?

Братерский — обычный манипулятор и психопат, который идёт к своей цели и привлекает нужных ему людей. А если они помогают добровольно — тем лучше для него.

Не было условий контракта. Он просил написать об этом доме на Татищева, я написал. Непонятно даже, помогла ли ему эта публикация. Он обещал объясниться, но разве такие обещания значимы?

Возможно, список его волонтёров-помощников так обширен, что он даже не помнит о каком-то журналисте, тем более, за время его отсидки журналист успел наломать дров. Мы поменялись местами в рейтинге народной нелюбви, и, может быть, теперь знакомство со мной в самом деле стало невыгодным.

И всё же молчание задевало. Братерский наверняка слышал о скандале с «Зарей». Он причастен к этому скандалу. Он тоже за него отвечает.

Братерский, ребёнок-вундеркинд, пропавший с радаров на долгие годы и материализовавшийся много позже в виде директора скромной страховой. Человек, которого все недолюбливали, а теперь боготворят. Что мне до его приключений? Нужно оставить прошлое в прошлом.

Подобные мысли текли в голове по кругу и ничего не меняли. Я продолжал ходить на работу, возвращаться домой, собачиться по пути с другими водителями, играть с Васькой, подсыпать корм Рикошета, ездить к тестю и выслушивать там скрытые намеки на своё состояние.

И когда в пятницу, 13 октября, зазвонил телефон и на экране высветилось имя Братерского, я не испытал радости. Мне не хотелось говорить. Я боялся, что слишком быстро нахамлю ему.