Онлайн книга «Машина до Килиманджаро»
|
Тяжко, будто преодолевая бурный поток, Бэйес поднялся по ступеням на сцену. — Свет, черт возьми! Дайте же света! Невидимый киномеханик вдруг вспомнил, что существуют рубильники. Во мраке зала воцарился свет. Бэйес остановился на помосте, обогнув кресло. Да, вот оно. Входное отверстие пули у основания черепа, позади левого уха. — Такова участь тиранов, — произнес кто-то. Бэйес вскинулся. Убийца, расположившийся на последнем ряду, опустил лицо, обращаясь к самому себе: — Так… Он осекся. Над его головой что-то мелькнуло. Кулак охранника взметнулся вверх, как будто против его воли. Он был уже готов обрушиться на голову убийцы, заткнув ему рот, но… — Нет! — крикнул Бэйес. Кулак замер на полпути, затем охранник нехотя отвел руку, подавив отчаянный гнев. «Не могу поверить, — думал Бэйес, — это невозможно. И этот человек, и охрана, и это…» — он снова взглянул на аккуратное отверстие в черепе президента. Оттуда медленно сочилось машинное масло. Изо рта мистера Линкольна по подбородку лениво текла такая же струйка, капала на галстук с рубашкой. Бэйес встал на колени возле тела, приложил ухо к груди президента. Там, внутри, чуть слышно гудели колеса, шестеренки и платы, нетронутые, но работавшие без всякого согласия. Этот нестройный хор звуков заставил его вскочить. — Фиппс?! Охранник растерянно моргал. Бэйес щелкнул пальцами. — Фиппс же сюда сегодня приедет? Господи, нельзя, чтобы он это увидел! Отвлеките его! Позвоните, скажите, что на станции в Глендейле авария! Живо! Один из охранников спешно покинул зал. Проводив его взглядом, Бэйес думал: «Боже, пожалуйста, лишь бы Фиппс не приехал…» Странно, но в этот миг он даже не помышлял, что станется с ним самим, думая о жизнях других. Вспомнил, как пять лет назад Фиппс, разложив на столе схемы, чертежи и акварели, впервые раскрыл свои великие планы… Как все, кто там был, посмотрев на стол, потом на Фиппса, разом выдохнули: — Линкольн? Да! Фиппс смеялся, словно отец, вернувшийся из церкви, где откровение явило ему чудесного сына. Линкольн. Такова была его задумка. Линкольн, рожденный заново. Что же Фиппс? Ему суждено было вскормить и воспитать свое дитя, великолепного, гигантского робота. Как здорово было бы сейчас оказаться в полях под Геттисбергом, слушать, видеть и постигать, заостряя клинки своих душ, жить полной жизнью? Бэйес обошел согбенную фигуру в кресле, вспоминая прошедшие дни и годы. Тот вечер, и Фиппс с коктейлем в руке, и в бокале его отражается свет ушедшего и грядущего: — Я всегда мечтал снять фильм о том, что случилось в Геттисберге: как собирается великое множество людей, а на самом краешке толпы, изможденной солнцем, стоят фермер с сынишкой и не могут расслышать, как ни пытаются, уносимые ветром слова стройного человека в цилиндре там, на трибуне. Заглянув в цилиндр, как в собственную душу, собирая воедино мысли, как неотправленные письма, он начинает говорить. И фермер, чтобы уберечь сына в давке, сажает его на плечи. И хрупкий мальчонка становится его глазами и ушами, ведь фермер лишь догадывается о том, что говорит президент этому людскому морю, затопившему Геттисберг. Голос президента, высокий и чистый, то слышится ясно, то уносится ветром. Слишком много ораторов выступало перед ним, все в толпе взмокли, устали от толкотни, еле держась на ногах. И фермер шепчет сыну там, наверху: — Что там? О чем он говорит? И его сын, склонив голову, прислушивается к словам, что доносит ветер, и отвечает: — Восемьдесят семь лет назад… — Ну? — …наши отцы пришли сюда… — Так, так?! — …на этот континент… — Куда? — На континент! Новая нация, зачатая в свободе, с верой в то, что все люди… Так все и было: ветер, несущий обрывки слов, речь человека вдали, и фермер, неустанно державший на плечах своего сына, и мальчуган, ловивший каждое слово и шепотом пересказывавший его отцу, и отец, улавливавший лишь отдельные фразы, но понимавший смысл всего, что было сказано… …из народа, народом избранное, ради народа, никогда не исчезнет с лица земли. Мальчик умолк. — Все. И люди расходятся кто куда, а то, что было сказано в Геттисберге, становится историей. А фермер так и не снял с плеч сына, что слушал слова на ветру, и мальчик, которого они навсегда изменили, наконец спустился сам… Бэйес во все глаза глядел на Фиппса. Тот осушил бокал, поморщился, как бы стесняясь своей искренности, затем фыркнул: — Никогда мне не снять подобное. Но я смогу создать вот это! С этими словами он разложил на столе чертежи «Механического духа Фиппса, Салема, Иллинойса и Спрингфилда», механического Линкольна, электромасло-смазочной машины из пластика и индийского каучука, превосходно функционирующей, превосходящей все самые смелые мечты. Фиппс и его сын, явившийся в этот мир уже взрослым, гигант Линкольн. Линкольн, воскрешенный технологией, дитя мечтателя, такой нужный сейчас, пробужденный к жизни электрическими разрядами, получивший голос безвестного актера, родился в этом уголке старой доброй Америки, чтобы остаться навсегда! Вместе с Фиппсом. И в тот день над ним смеялись, на что Фиппс лишь сказал: — Вы должны встать рядом со мной по ветру от Геттисберга, чтобы научиться слышать. Каждому нашлось место в его горделивом замысле: одному он поручил остов, другому благородный череп, третий пробудит дух и слово при помощи спиритической доски, а остальные пусть трудятся над кожей, волосами и пальцами. Да, совпасть должно было все, даже отпечатки пальцев! Дело казалось им лишь забавой, и они втихую посмеивались. Авраам никогда бы не обрел дар речи, не смог бы двигаться, все понимали это. Все расходы были подсчитаны, проект нес лишь убытки. Но месяцы сменялись годами, и ухмылки сменялись улыбками. Они были словно радостная стая проказливых мальчишек, заговорщически собиравшихся в кладбищенских мраморных склепах в полночь, чтобы разбежаться на заре. Дело по воскрешению Линкольна кипело и крепло. Один безумец увлек за собой еще дюжину, и с маниакальным упорством они рылись в пыльных архивах, похищали посмертные маски, отливали пластик костей, откапывая и закапывая обратно настоящие. |