Онлайн книга «Машина до Килиманджаро»
|
Дедушка крякнул от неожиданности, оглядел нового постояльца с головы до ног, быстро справился с собой, протянул руку, крепко сжал ладонь незнакомца, потряс ее и заявил: — Друг Николаса Никльби — мой друг! По-моему, мистера Диккенса слегка пошатнуло от этого залпа, но он взял себя в руки, поклонился, молвил: «Благодарю вас, сэр», — и отправился вверх по лестнице. Дедушка подмигнул мне, ущипнул за щеку и двинулся прежним курсом, оставив меня в полном замешательстве. В мансарде с сияющими распахнутыми окнами, из-за чего по комнате во всех направлениях носились прохладные ветерки, мистер Диккенс снял легкое дорожное пальто и кивком головы указал мне на саквояж: — Всюду сгодится, верно, Пип? Ничего, если я буду звать тебя Пип? — Пип? — Щеки у меня вспыхнули, лицо засияло от неожиданно свалившегося счастья. — О да. Ой, да что вы. Пип — это замечательно! [4] Между нами вклинилась бабушка: — Вот вам чистые простыни, мистер?.. — Диккенс, мэм. — Наш постоялец по очереди обшарил все свои карманы. — Ты знаешь, Пип, у меня, похоже, не оказалось ни тетрадки, ни карандаша. Не мог бы ты оказать мне любезность… Моя рука метнулась за ухо и кое-что нащупала там. — Готов поспорить, — заявил я, — это желтый «тайкондерога» номер два! — Другая рука скользнула в задний карман брюк. — А вот блокнот номер двенадцать! — Превосходно! — Отлично! Мистер Диккенс кружил по комнате, разглядывая мир то из одного окна, то из другого, и говорил то на север, то на северо-восток, то на восток, то на юг: — Две долгие недели я путешествовал с некоей идеей. День взятия Бастилии… Знаешь такой? — Четвертое июля по-французски? — Молодец, парень! Так вот, к этому дню книга должна вылиться на бумагу. Ты мне поможешь отворить шлюзы Революции, Пип? — Вот этим? — Я посмотрел на свои блокнот и карандаш. — Лизни-ка кончик карандаша! Я лизнул. — Сверху — на первой странице — заголовок. Название… — Мистер Диккенс задумался, опустил голову, подергал ус. — Пип, как стоило бы назвать роман, действие которого происходит наполовину в Лондоне, наполовину в Париже? Я собрался с духом и начал: — Повесть… — Дальше?! — Повесть… о двух городах?! — Сударыня! — Бабушка посмотрела на него. — Этот мальчик — гений! — Я читала в Библии о двух городах, — сказала бабушка. — Там к полудню все завершается [5]. — Записывай, Пип! — Мистер Диккенс похлопал по блокноту. — Быстрее. «Повесть о двух городах». Так, теперь в середине страницы. Книга первая. «Возвращен к жизни». Глава первая. «То время». Я царапал карандашом. Бабушка застилала кровать. Мистер Диккенс, прищурившись, смотрел в небо и наконец начал диктовать: — «Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время — век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, зима…» — По-моему, звучит красиво, — заметила бабушка. — Весьма признателен, — кивнул наш постоялец и, закрыв глаза, пощелкал пальцами, вспоминая. — Так, где я остановился, Пип? — Это была зима отчаяния, — сказал я. Далеко за полдень я услышал, как бабушка зовет вниз какого-то Ральфа. Я такого не знал. Я писал. Через минуту дедушка позвал: — Пип! Я подскочил: — Да, сэр? — Обедать пора, Пип, — прогудел дедушка в лестничный пролет. Я скатился к столу — волосы взмокли от усердия, руки налились свинцом. Я поглядел на дедушку: — Откуда ты узнал… про Пипа? — Да примерно с час назад это имя вылетело из окна. — Пип? — переспросил, усаживаясь за стол, только что вошедший мистер Уйнески. — Классно, — сказал я. — Я сегодня где только не был. В почтовой карете на Дуврской дороге — раз! В Париже — два! Напутешествовался до отвала! Я… — Пип? — снова спросил мистер Уйнески. Дедушка мягко и просто пришел мне на помощь: — Когда мне было двенадцать, я тоже менял имена — и не раз. — Он пересчитал зубья на вилке. — Дик. Это был Дик — Мертвый Глаз. И… Джон. В честь Джона Сильвера. Потом еще Хайд. Ради второй половинки мистера Джекила… — Меня никогда не звали иначе, чем Бернард Сэмюэл Уйнески, — отчеканил парикмахер, по-прежнему не сводя с меня глаз. — Ни разу? — изумленно переспросил дедушка. — Ни единого раза. — Как же вы тогда докажете, что у вас было детство? Или вы — чудо природы, корабль, заштилевший в море жизни? — Что? — нахмурился мистер Уйнески. Дедушка сдался и передал ему полную тарелку. — Приятного аппетита, Бернард Сэмюэл, приятного аппетита. Мистер Уйнески не прикоснулся к еде. — Дувр… Ла-Манш… — С мистером Диккенсом, конечно, — успокоил дедушка. — Бернард Сэмюэл, у нас новый постоялец, романист, он пишет новую книгу и выбрал Пипа — то есть Ральфа — в секретари… — Весь день работали, — гордо похвастался я, — сделали не меньше четверти… — и поспешил зажать рот ладонью. По лицу мистера Уйнески промелькнуло темное облачко. — Романист? По имени Диккенс? Неужели вы всерьез полагаете… — Я верю тому, что человек говорит о себе, — заявил дедушка, — пока он сам не скажет чего-нибудь другого. Тогда я буду верить новым сведениям. Передайте масло, пожалуйста. Масло было передано в полном молчании. — Адовы огни… — пробормотал мистер Уйнески. Я поглубже зарылся в кресло. Разделывая цыпленка и раскладывая куски по тарелкам, дедушка говорил: — К нам в дом пришел человек с хорошими манерами. Он сказал, что его зовут Диккенс. И, насколько я могу судить, его действительно так зовут. Он полагает, что пишет книгу. Я проходил мимо его двери, заглянул внутрь — он действительно ее пишет. Неужели я стану объяснять ему, что он не должен этого делать? Видно, ему просто необходимо написать эту книгу… — Повесть о двух городах! — уточнил я. — Повесть! — Мистер Уйнески вышел из себя. — О двух… — Пожалуйста, тише, — попросила бабушка. |