Книга Рюрик. Полёт сокола, страница 49 – Валентин Гнатюк, Юлия Гнатюк

– Что ж это выходит, отче, – увлёкся спором не на шутку молодой князь, – что мы, о законах божьих рассуждая, не божье, а своё разумение излагаем?

– Верно, – согласно кивнул, нисколько не смутившись неожиданному вопросу, волхв. – Только мы так поступать не должны, мы, русы, ведать обязаны, и только тогда будем разуметь богов наших. А слепой вере следовать – не наша стезя, – всё тем же спокойным, но твёрдым тоном ответил Древослав. – Погоди! – вдруг тревожно приподнялся волхв. – Впереди вон за теми кустами провал в земле глубины немереной, обойти его надобно, аж до дальнего леса крюк сделать… Поворачивай!

– Где? – встревожился князь. – Бобрец! – окликнул гридня, – Ну-ка, скачи вперёд, посмотри!

– А чего ты, княже, гридня посылаешь, мне, что ли, не веришь? – спросил волхв, пряча лукавую искорку улыбки в ворот тулупа.

– Да не пойму я, как там провал может быть, коль река течёт, как текла и… – князь не успел договорить, потому что волхв расхохотался и махнул рукой, дескать, ворочай гридня.

– Вот она, Трувор, разница между верой и веданьем. Коли бы верил ты мне безоглядно, то не стал Бобреца посылать, а велел поворачивать в объезд. Я ведь гораздо старше тебя, к тому же волхв, потому ты меня уважать должен.

– Так я и уважаю, отче… – растерянно оправдывался князь.

– Уважаешь, знаю, и седину мою, как того обычаи наши требуют, и опыт мой волховской. Только разум свой верой в мою опытность не закрываешь, а напротив, открытым его держишь, потому и узрел, что и река течения не изменила, и верхушки дерев виднеются, и другие мелочи, что подсказывают: нет там никакого провала. Молодец, одним словом! – довольно похвалил волхв. – Вот так, брат, и с богами нашими: мы их уважаем и чтим, потому что ум свой к миру явленному расторгнутым держим, чтоб видеть и понимать их мысли и деяния, а не верить слепо. Не думая даже, ты мне радость доставил своим сомнением, и уважение выказал, так-то! – веско закончил волхв Древослав. – Вот в чём разница меж нашими богами и иными, князь, они есть сама Правда, а не вера в правду!

Ближе к полудню подскочил к саням на пегом жеребце, окутанном лёгким паром, Бобрец.

– Княже, там навстречу нам обоз движется, более десятка саней будет! – доложил гридень. – С конной охраной.

– Узнай, кто такие.

Гридень, прихватив двух охоронцев, умчался, а когда вернулся, доложил:

– Обоз Изборского тиуна Вадима с многочисленной челядью и скарбом движется в Нов-град, чтоб занять предложенное ему князем Рарогом место посадника!

Трувор тут же вскочил на коня и выехал вместе с двумя гриднями в голову обоза.

Вадим по прозвищу Храбрый тоже выехал вперёд на своём вороном коне в богатой серебряной сбруе.

– Ну, здравствуй, что ль… братец, – обронил как бы нехотя статный Вадим, такой же высокий, но шире в плечах и осанистей, нежели молодой рарожич. Его небольшая тёмная борода, мохнатые брови и воротник шубы были покрыты инеем.

– Здрав будь, брат Вадим, – ответил Трувор, перехватив блеснувший из-под бобровой шапки взгляд, показавшийся молодому князю холодным и надменным. Они не подали друг другу руки, не обнялись, как подобает родичам, да и просто славянам.

– В Изборск, значит, княжить, хм, ну, удачи тебе в сём деле хлопотном, – по лику Вадима скользнула непонятная улыбка. Он тронул коня, проезжая мимо несколько растерянного такой встречей молодого рарожича. Внутренняя настороженность Вадима тотчас передалась ободриту.

– Высокомерен и честолюбив ты, брат Вадим, изрядно, – проговорил сам себе Трувор, провожая взглядом двоюродного брата, – сомнение берёт, что успокоит его место посадника Новгородского…

Вдруг будто что-то горячее коснулось щеки, князь повернул голову и встретился взглядом с устремлёнными на него очами молодой ладной жены, что сидела в возке, закрытом медвежьим пологом. Одетая в соболью шубу и шапку, из-под которой выбивались черные власы, красавица оценивающе глядела из-под длинных ресниц на молодого князя и лукаво улыбалась, поигрывая соболиными бровями.

Молодому князю, обученному волхвом Ведамиром тонкому чутью, много поведал сей взгляд. Следом проехали другие сани, гружённые каким-то скарбом, а сидевшие в них мужи, один коренастый, а другой худощавый, негромко переговаривались меж собою, как показалось Трувору, не на словенском языке.

Обоз уже проскрипел полозьями по морозному снегу мимо, а князь всё ещё стоял.

– Красна и жена твоя, брат Вадим, – наконец, молвил себе Трувор, чуя, как горят щёки, не то от мороза, не то от брошенного Велиной взгляда. – Красна, да помыслами лукава! – заключил он негромко и, зачерпнув с еловой лапы горсть снега, обтёр им чело и ланиты, чтоб избавиться от пришедших в смятение мыслей. Затем махнул рукой, и обоз двинулся далее по свежим следам Вадима.

– Что Трувор, не больно радостна встреча с братом? – спросил Древослав, мельком взглянув на задумчивый лик молодого рарожича. – Воин он добрый, оттого и Храбрым прозван. – Волхв замолчал, глядя впереди себя, а потом сказал: – Хоть и храбр, и роду славного, а не наш он, вот ведь как бывает, брат Трувор, – с сокрушением в голосе молвил Древослав.

– Отчего так, отче, ведь ничем не обижен богами Вадим, ни статью, ни силой, ни храбростью, ни достатком, отчего так?

– Оттого, что всё в жизни мерит этим самым достатком.

– Выходит, не случайно он веру чужую принял, а дед наш сие разумел, и потому не стал его на стол Новгородский кликать, – рассудительно молвил Трувор.

– Так он и нынче не только с женой да челядью переезжает в Нов-град, а и с духовником своим именем Енгельштайн.

– Тот сухощавый, с пристальными холодными очами? – враз вспомнил Трувор.

– Он самый, вместе с неразлучным Отто, по виду купцом, а там, кто знает…

– А я-то думал, мне речь франкская почудилась, – глядя вослед обозу двоюродного брата, молвил рарожич.

– Мы с тобой, княже, как раз перед встречей с Вадимом толковали, что правду разуметь надобно и жить по ней. А вот верить можно во что угодно, в том числе и в то, что достаток всему голова, или в то, что ты тем достатком над людьми возвыситься можешь… Беде быть великой и великой крови, коль перестанут люди правду понимать… Так-то, брат Трувор!

* * *

Сънеус впервые шёл в полюдье из Белоозера, в котором уже пообжился с осени, даже успел немного поправить в самых запустелых местах укрепления града. Он приходил в места у озёр и рек, где обычно находились вепсские деревни – веси. Жилые деревянные дома, конюшни и другие постройки для скота, хранилища для зерна и всяческих припасов обычно ставились в коло, а снаружи ещё и ограждались частоколом с наклонно стоящими кольями. Местные жители, земледельцы, скотоводы, рыбаки, охотники, резчики по дереву, чаще всего в уплату дани приносили плоды своего труда.

– Князь, мы уже отдали осеннюю дань зерном, скотом, рыбой вяленой, икрой солёной, а зимнюю отдаём шкурами, но ещё мало шкур, только начало охоты, – рассудительно толковал невысокого роста староста одного из вепсских селений, когда туда пришёл отряд молодого князя.