Книга Как остановить время, страница 29 – Мэтт Хейг

Я упал на кровать. Она стянула с моих ног башмаки и, уже на пороге, посмотрела на меня: от прежней материнской суровости не осталось и следа.

– Все будет хорошо, Том, – тихонько промолвила Роуз. – А пока отдыхай.

Я провалился в сон.

Очнулся я до рассвета, пробужденный собственным криком; я сидел на кровати, за окном висела громадная полная луна, меня трясло, и я задыхался. Меня захлестывал ужас.

Роуз была рядом, держала меня за руку. В дверях спальни зевала спросонья Грейс.

– Все хорошо, Том.

– Хорошо не будет никогда, – в полубреду пробормотал я.

– Не стоит верить в сны. Тем более в дурные.

Я не стал объяснять ей, что то был не сон, а воспоминание. Что я стоял перед необходимостью отречься от прежней, хорошо знакомой реальности и выдумать новую, в которой будет действовать Том Смит. Роуз велела Грейс идти спать, но сама не ушла. Она наклонилась ко мне и поцеловала, едва коснувшись губами моих губ, но в этом легком касании было что-то большее, чем желание утешить.

– Зачем ты это сделала? – спросил я.

В неверном лунном свете я видел, что она улыбается. Без тени кокетства. Просто и естественно.

– Чтобы тебе было о чем подумать.

– Такой, как ты, я еще не встречал, – признался я.

– И прекрасно. Будь у меня двойник, в чем был бы смысл моей жизни?

В ее глазах сверкнула слеза.

– Что случилось?

– На этой кровати спал Нэт. Странно как-то. Его больше нет, а на его месте ты…

Я видел, что ей больно, и на мгновение почувствовал себя эгоистом, думающим только о себе и своих невзгодах.

– Я могу перелечь. Устроюсь на полу.

Она покачала головой и улыбнулась:

– Нет, не надо.

На завтрак были ржаной хлеб и маленькая кружка эля. Грейс тоже налили эля – единственного напитка, который не грозил скорой смертью. В отличие, разумеется, от воды, – тут уж как повезет.

– Дом теперь мой, – разъяснила Роуз. – После смерти родителей арендую его я. И раз уж ты здесь поселился, изволь жить по моим правилам. Вот тебе первое: ты должен расплатиться с нами за то, что натворил. Потом будешь платить по два шиллинга в неделю. И помогать нам таскать воду.

Раз уж ты здесь поселился.

Заманчивая перспектива: я обрету место, где смогу жить сколько захочу. И этот скромный домишко – какая-никакая, а крыша над головой. Сухо, чисто, много воздуха и пахнет лавандой. Я только тут заметил пучок лаванды, торчавший в простом горшке. На случай холодов есть очаг. Домик был даже чуть просторнее, чем наш в Эдвардстоуне, – у каждого по отдельной комнате, – но содержался так же безупречно: чистота и порядок, по тем временам идеальные, и пахло в нем приятно.

И все же предложение остаться здесь надолго – если принять его за чистую монету – навело меня на грустные мысли.

Я уже тогда почувствовал, что с этой минуты в моей жизни не будет ничего постоянного.

Дело в том, что тогда я и не догадывался, что стою на пороге больших перемен. Я плохо представлял себе свое особое состояние. У него еще и названия не было – но даже если бы оно и было, я все равно его не знал. Я просто принимал его как данность. Думал, что всегда буду выглядеть подростком. Может, кому-то покажется, что я должен был этому только радоваться, но он ошибается. Мое состояние уже стало причиной смерти моей матери. Я понимал, что нельзя говорить о нем с Роуз и ее сестрой, чтобы не подвергать их опасности. В ту пору люди менялись быстро, особенно молодые – их лица делались другими чуть ли не с наступлением каждого нового времени года.

– Спасибо, – ответил я.

– И для Грейс хорошо, что ты будешь жить с нами. Она очень тоскует по братьям. Мы обе тоскуем… Но если вздумаешь бедокурить – опорочишь нас или откажешься платить за постой, – она на миг смолкла, словно глотала вишенку, – вылетишь отсюда под зад коленом.

– Прямиком в канаву?

– Ага, весь в дерьме, – пояснила Грейс, допивая свой эль.

– Извини, Том. Ее зовут Грейс ^[9], но тонкости и милосердия от нее не жди.

– Ничего, дерьмо – отличное слово, – дипломатично ответил я. – Оно бьет в самую точку.

– В нашем доме леди не водятся, – заметила Роуз.

– Я и сам не лорд. – Вряд ли стоило сообщать им, что вообще-то я принадлежу к французской аристократии.

Роуз вздохнула. Я хорошо помню ее вздохи. В них редко слышалась грусть. Скорее что-то вроде: «Так уж устроен мир, и ничего с этим не поделаешь, ну и ладно».

– Вот и прекрасно. Итак, начинаем новый день.

Они обе мне нравились. Они успокаивали мою душу, беззвучно воющую от горя.

Мне хотелось остаться у них. Но я опасался навлечь на них беду. А главное – им нельзя было интересоваться моим прошлым. Ни в коем случае.

– Мою мать сбросила лошадь, – вдруг выпалил я. – И она умерла.

– Печально, – посочувствовала Грейс.

– Да, – согласилась Роуз. – Очень печально.

– Мне это иногда снится.

Она кивнула. Возможно, у нее на языке вертелись и другие вопросы, но она предпочла их не задавать.

– Пожалуй, сегодня тебе лучше отдохнуть. Восстановить баланс телесных жидкостей в организме. Мы пойдем работать в сад, а ты оставайся дома. Завтра начнешь играть на лютне и зарабатывать деньги.

– Нет, нет, я хочу поскорее с вами расплатиться. Сегодня же начну. Ты хорошо придумала: я буду ходить по улице и играть.

– По любой улице? – спросила Грейс, которую мой план явно развеселил.

– По самой оживленной.

Роуз покачала головой:

– Тогда отправляйся в Лондон. К югу от городской стены.

Она ткнула пальцем в нужном направлении.

– Парень, играющий на лютне! Монетки посыплются дождем.

– Правда?

– Смотри-ка, солнышко вышло. Народу на улицах будет полным-полно. Надеюсь, теперь тебе будут сниться совсем другие сны.

И правда, солнце уже било в окно, освещая ее лицо и золотя ее каштановые волосы. Впервые за четыре дня моя душа – или то, что я называл своей душой, – освободилась от невыносимого мучения и озарилась новым, неизведанным чувством.

Тем временем младшая сестра Роуз, подхватив свою корзину, распахнула дверь, и в дом хлынул солнечный свет, косым прямоугольником творя на дощатом полу волшебство.

– Значит, так… – заговорил я, но умолк на полуслове. Роуз поймала мой взгляд, улыбнулась и кивнула, будто я и впрямь сказал что-то дельное.