Книга Закон притяжения, страница 31 – Рокси Купер

Сейчас я начинаю думать, что приезд домой, вероятно, был ошибкой. Мне нужно время на размышления, а вокруг все только будет раздражать. Чувствуя мой недовольно-стервозный настрой, Эл решает оставшуюся часть пути до дома провести в тишине – я только за. Прерывает молчание он лишь однажды: просит перестать забивать его машину до смерти. Оказывается, я сильно стучу ногой по полу.

Сама того не замечая.

Мы сворачиваем в тупик перед маминым домом, и я поражаюсь тому, каким маленьким все здесь выглядит. Здания, пучки травы, даже тропинки. Так всегда бывает, когда взрослеешь. Каждый раз, возвращаясь сюда, ощущаю себя гигантом, бродящим по кукольному домику.

Дом прячется в самом углу. Деревянная входная дверь стала красного цвета, а в моем детстве она была желтой. И неизменные цветы и безделушки в палисаднике.

Не хочу заходить.

– Приветик, дорогая! – кричит мама, выбегая мне навстречу, широко разведя в стороны руки.

– Привет, – говорю я, и она заключает меня в крепкие теплые объятия. Ее запах успокаивает.

В толк не возьму, как ей удается, но моя мать, Роксана, всегда выглядит шикарно. Вот и сейчас, в самый разгар зимы, в мороз, она в своих черных легинсах, полуботинках и просторном темно-сером свитере, поверх которого по-модному повязан тонкий поясок, смотрится потрясающе. Светлые волосы зачесаны назад (и, несомненно, зафиксированы лаком), глаза красиво подведены. Образ в стиле шестидесятых – винтажный, однако ничуть не старомодный. Мама прекрасна. Она родила меня довольно рано, так что до сих пор хочет быть стильной. Если она не станет предлагать мне разделить с ней выпивку, я только за.

– Как поживает мой маленький судья Рампол? ^[7] Привезла с собой парик? Вела уже слушание с присяжными? Можно нам приехать и посмотреть?!

– Все хорошо. Нет. Пока нет. И насчет последнего – ТОЧНО НЕТ.

– А вот и Аманда-Панда! – вопит Росс, выходя из дома.

– Братишка… – притворно дуюсь я.

Росс – мой старший брат. Между нами три года разницы, и мы совсем не похожи. Он ненавидел учебу и бросил школу в шестнадцать, еле-еле сдав выпускные экзамены. В чем он хорош, так это в бизнесе. Росс работает с четырнадцати лет, ему всегда нравилось самостоятельно зарабатывать деньги. Я до сих пор не знаю, чем именно он занимается, но брат неплохо вложился в недвижимость и теперь у него огромный дом, он несколько раз в год ездит отдыхать за границу и (оказывается) купил новую «Ауди». Мне таких заработков не видать и через много лет.

Вот засранец!

Спеша затащить меня в дом, мама рассказывает кучу сплетен о соседях, а я пробираюсь внутрь сквозь бесконечные украшения. На Рождество наш дом всегда светится, как… ну, как новогодняя елка – что внутри, что снаружи. Боюсь представить, как это смотрится с улицы в темноте.

– А теперь, милая, расскажи мне ВСЕ-ВСЕ о своей новой работе. Уже нашла богатенького парня среди барристеров?

Нет, целую неделю я тут не выдержу!

В этом доме прошла бо́льшая часть моей жизнь. Тут я должна чувствовать себя в безопасности, радоваться приезду, однако, увы, ничего подобного не происходит.

За годы дом сильно изменился. Дурацкий набивной ситец с цветочками то любили, то ненавидели, обои содрали, старинную мебель выкинули, но дом все еще остается тем самым местом. Ужасно грустно, что здесь нет наших с Россом детских фотографий, ни одной. Ни улыбчивых мордашек в нелепых нарядах (такие любят показывать гостям на твое восемнадцатилетие), ни постановочных школьных снимков, ни классических «папа обнимает дочурку на пляже». Словно детства у нас и не было вовсе.

– Мам, сейчас отнесу вещи наверх, а потом вернусь и все тебе расскажу, – обещаю я, волоча сумки по ступенькам.

Моя комната – самая маленькая в доме, каморка у лестничной площадки. Приезжая домой, я каждый раз заглядываю сюда.

Все по-прежнему, однако не совсем.

В доме сделали ремонт после того, как он ушел навсегда – везде, кроме моей комнаты. По иронии, мама решила, будто я захочу сохранить ее неизменной из «ностальгических соображений». Здесь я навечно останусь подростком.

Зачем мне помнить, кем я тогда была?! Едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть ей это прямо в лицо. Если бы только могла, я бы с радостью сожгла наш дом дотла. Не пойму, зачем мать до сих пор живет здесь. Зачем обитает среди плохих воспоминаний?

Воспоминаний о нем.

Захожу в комнату и закрываю за собой дверь, которая издает до боли знакомый щелчок.

И эта тишина.

Даже теперь она вызывает неприятные ощущения. Все время начеку, опасаешься, не нарушит ли ее что-нибудь. Разве ребенок может так жить?

Осматривая крошечное помещение, я поражаюсь возникающим во мне противоречиям. Долгие годы по разным причинам эта комната служила мне то спасительным островком, то тюрьмой. Я запиралась здесь на целые выходные и делала домашнюю работу, лишь бы не видеть его, и в те моменты была уверена, что все у меня получится, стоит лишь постараться. Возможно… однажды… я смогу выбраться и стать кем-то.

Бывало и так, что всю субботу и воскресенье я сидела на кровати в слезах, тщетно пытаясь понять, что же я такого натворила. Неужели это моя вина? Разве я заслужила? В нормальном состоянии отсюда не сбежать.

За что мне такая жизнь?

Светло-розовые обои выцвели. Рисунок с облаками и разноцветными шариками устарел, уголки облезают. Мне всегда нравился вид из окна моей комнаты. За домом у нас лес, так что частенько я просто смотрела на деревья. Зимой их темные силуэты покачивались на ветру, летом ветви густо покрывались зелеными листьями. Даже в детстве я радовалась тому, как мне повезло с видом из окна.

Мне чертовски жаль. Жаль ту девчонку, маленькую, грустную и напуганную, чья жизнь должна была начаться совсем по-другому. Но сейчас-то у Аманды все хорошо, верно? Смотрите, как она продвинулась. Все плохое в прошлом.

Ничего подобного.

Потому что комната каждый раз напоминает мне о том, что случилось.

О том, кто я такая на самом деле.

Что я наделала.

Дверная ручка вдруг поворачивается. Желудок сжимает спазм, и я инстинктивно прижимаюсь к двери, чтобы ее не открыли.

– Это я, дорогая. Просто хотела спросить, как насчет чашечки чая? – спрашивает мама.

Я медленно выдыхаю, поражаясь собственной реакции.

Его тут нет, а он все равно влияет на мое поведение. Бесит.

– Да, мам, уже спускаюсь.

* * *

Я знала, что так и будет.

Первый вечер, который к тому же пришелся на канун Рождества, я провожу в рабочем клубе. Эл там выступает (билеты, надо полагать, разлетаются как горячие пирожки). Мы с Россом согласились пойти лишь для того, чтобы напиться. Платье на маме с таким количеством пайеток, что участницам танцевального телешоу и не снилось, а еще туфли на каблуках выше лондонского небоскреба Шард. Я выгляжу поскромнее: приталенное красное платье и полусапожки. Мама не одобряет и пытается переодеть меня во что-нибудь блестяще-сверкающее.