Онлайн книга «На государевой службе»
|
Но и тут победила жадность. Не дождавшись ответа, предательски сверг в реку. Набираясь сил, Свешников садился на понбуре, смотрел в огонь. Вот страшная баба Чудэ дикует совсем одна. Могла уйти к своим, но пожалела – болезнь в ней. Кочевала на быке оленном, наткнулась на след русских. Долго шла по следу, дав свободу верховому быку, потом разглядела: это правда, англу идут. Как говорил шаман: снова идут. Значит, решила, тонбэя шоромох с ними. Обронила стрелу томар. Знак подавала Фимке. Радовалась: Фимка за ней идет. «В урасе деревянной жить будем». Прицепила к ондуше чертежик на бересте. Этим тоже подавала знак. Не найдя ответа, вздрогнула. Ночью, тише, чем лиса, тише, чем первый снег, вползла в урасу, ткнула Фимку железной палемкой. «В урасе деревянной жить будем». Наконец, начал вставать. Получалось, что осень рядом. Вспоминал, томясь сердцем: «Степан, отпусти казаков». Получалось, что никого и не надо было отпускать, наверное, сами давно ушли. Раз не нашли его, значит, нет никого. Решили, наверное: пропал передовщик, попал в лапы чюлэниполуту. Или водой унесло. Или трясущийся Лисай убедил уйти. Встретили на реке кормщика Герасима Цандина, а он остался. Теперь слушал страшную бабу с голосом серебряным. Вот ртом поила горящего в болезни вора Фимку, от смерти выхаживала. Вот, родимцев спасая, не бежала с ними в сендуху. Вот Свешникова вынесла на берег, поставила на ноги. Андыль! Оживешь. Это все Христофор пугал: писаные – людишек ядят. «В урасе деревянной жить будем». Царь Тишайший, государь Алексей Михайлович прост. Он слушает церковные службы, великим постом ест только три раза в неделю, а в остальные дни кушает по куску черного хлеба с солью, по одному грибу и одному огурцу. Даже рыбу за все семь недель поста вкушает всего два раза. Наверное, в своих заботах и духом не ведает, что творится в самых дальных украинах его державы. Не ведает, как подло кричит над пустой темной тропой птица короконодо. Учит правде: «Всяких чинов людям – суд и расправа одна». К народу выходит в печальных одеяниях, считает себя недостойным даже во псы, не только в цари. Но как даже такому великому государю обозреть сендуху, стынущую под низким небом? Пришел наказ государев. Объяснил казакам московский дьяк: «Ехать в округи и в дистрикты для того: велено у всякого чина людей русских и иноземцев проведывать и купить разных родов зверей и птиц живых, которые во удивление человеком. И тех зверей и птиц велено отсылать в Москву ко двору, за что обещается царская милость». И дополнительный реестр зачитал перед казаками: «Звери соболи – чрево и хребет белые; дикий марон, зверь инбиль; бараны с величайшими рогами; белки – чрево черное и хребет серые; а где найдены будут если роги носорукого зверя, то приложить к ним подробное сыскание, чтобы кость до последнего члена того зверя, буде возможно, собрать в целости. И птицы: лебеди черные, лебеди с гребнями; гуси – зобы белые и крылья пестрые; журавли черные; птицы кедровки; зеленые птицы, маленькие цветныя; казарки – крылья черные, зобы коришневые; гуси серые, переносицы белыя; утки – зобы черныя, голова и шея красные…» Хитро устроен был наказ. Вот как бы только роги большого зверя, а сам носорукий никак и не упомянут. Может, правда, думал Свешников, стоит за наказной грамотой добрый барин Григорий Тимофеевич? Он всяко искал подняться наверх. Может, потому и могут произойти в Москве некоторые события. Это только нерадивый помяс прячется в сендухе. Скрипел зубами. Прислушивался: – Рядом стоит… Среди черных ондуш стоит… Хорошо стоит, с трех шагах не виден… Знал: это страшная баба выдает ему тайну больших богатств воровской ватаги Сеньки Песка. Но даже о таком большом богатстве думал с равнодушием. Зачем ему потайной курул с соболями, взятыми воровской ватагой, если нет веры, если нет людишек, на которых можно опереться? «Так умрешь, борясь с духом холгута». Холодел, обдумывая предстоящую зимовку. В неверном прыгающем свете от очага внимательно всматривался в четвертушку листка, найденного под понбуром. Изустная грамотка человека Пашки Лоскута, оставленная в урасе, наверное, задиковавшим вожем Христофором Шохиным. «Се яз, Пашка Лоскут, Захаров сын, соликамский жилец з городищ, пишу себе изустную паметь целым умом и разумом на реке Большой собачьей в русском ясашном зимовье, сего свет отходя…» Издалека пришли в Сибирь братья. «И буде мне где Бог смерть случится, коли лишусь живота, останется за мной всякое борошнишко – кости носоручьей двенадцать пуд, обломков да черенья тесаного пять пуд, да облосков и черенья тесанова с пять пуд натрусок того рогу, да семь сороков соболей добрых чорных, да одна пищаленка кремневая гладкая, да шуба соболья чорная…» Не бедными собирались сходить с сендухи воры Сеньки Песка. Сильно помогли ворам тайные торговые люди в Якуцке, хорошо знали – свое вернут с верхом. «А ся изустную паметь довести до монастыря. А роду и племени в мой живот никому не вступатца, потому как роду один брат, и мать осталась. И буде мать жива, то взять ее в монастырь к Троице Сергию. А как ся изустная паметь дойдет до архимандрита и до всей братии, борошнишко мое разделить строго на части. Троицы Живоначальной и Сергия Чюдотворца архимандриту и келарю положить двадцать рублев, а Кирилу и Афанасию в монастырь пятнадцать рублев, а Николе в Ныром на Чердынь отправить десять рублев, да еще на мой счет икону Катерины Христовой мученицы поставить в церковь. А ясыря моего продать, и в монастырь отдать же. И где ся изустна паметь выляжет, там по ней суд и правёж. Лета от сотворения мира 7154-го гулящий человек Пашка Лоскут писал». На обороте подробно перечислялись всякие заемные кабалы, лежавшие на том Пашке. Указывались вареги-други, шапка суконная, кафтан цельный ношенный, ну, конечно, и всякое другое. Видно, ценил воров торговый человек Лучко Подзоров, хорошо поднимал воров в поход. Не бедными бы вернулись. Да не вернулись. И долги Пашкины вылегли на Гришку. |