Онлайн книга «На государевой службе»
|
Осень. Днем бусил дождь, ночью ударил заморозок. Стеклянно пустынно позвякивали на ветру всякие обледеневшие ремешки, навязанные на урасу. День сейчас? Свешников поднял голову. Вроде бы день, а страшной бабы нигде нет. Литвина не встретил с нехорошим именем Римантас, никто так не назвался нигде, и бабы нет. Вот совсем нет бабы Чудэ, будто ее и не было. Зато снаружи – глухие невнятные голоса. То ли люди пришли, то ли олешки мэкают. – Эмэй! Негромко позвал. Боялся за Чудэ: вдруг вздрогнет. С трудом повернулся, сел на понбуре. Молча смотрел, как откидывается, впуская свет, шапонач – меховая входная закрышка. Увидел незнакомое лицо – у рта мохнатое, ноздри наружу. Узнал: – Гришка! Сильно удивясь, Лоскут воззрился на потерянного передовщика. Потом, шумно дыша, положил крест, сдвинул шапку на бок: – Степан! Восхитился: – Жив Носорукий! Смеясь, полез в урасу, подбирая рукой полы длинного ровдужного кафтана, украшенного красными и черными накладками: – Здоров ли? Месяц по кругу ходим. Лисай сказал, что ты, поскользнувшись, будто бы свергся в воду. Везде искали, нет тебя. Почему здесь? Чья ураса? Со стороны – вроде брошена. Еще сильней восхитился: – Ты! Повторил, не веря: – Жив! Раздул вывернутые ноздри: – А у нас Микуня стал заговариваться. Совсем плохо видит, хоть сейчас отпускай его в сибирския города. – Он с вами? – Ты что! Ты что! – замахал рукой Гришка. – В зимовье Микуня! Вдруг поднял брови, дошло: – Что ли, баба Чудэ выходила? Свешников кивнул. – Я чувствовал! – обрадовался Лоскут. – Не мог ты умереть. У тебя цель была, зачем тебе умирать, правда? Я говорил Лисаю: раз баба исчезла и Степан исчез, значит, оба не зря исчезли. Значит, говорил, случилось что-то такое, что, может, теперь видят друг друга постоянно. А? Вот ничего такого не знал, но верил, что увижу. Так всем и говорил: куда денется наш передовщик? Куда денется Носорукий? Усмехнулся: – Окончательно так прозвали. Свешников усмехнулся: – Лисай с вами? – Нет. Он тоже в зимовье. С Митькой Михайловым плот вяжут. – Не пришел кормщик Цандин? – Не пришел. Разглядывая Свешникова, покачал головой: – Ходить-то умеешь? – Совсем немного. Гришка засмеялся: – Это ничего. Это научим. Строго, прямо как настоящий передовщик, крикнул наружу: – Елфимка! – Ну? – Елфимка, сын попов, тоже радуясь, простоволосый, послушно полез в темную затхлую урасу. – Тут рядом ветка валяется. Ну, вроде как лодка. Писаные для себя строят такие. – Ну, валяется. Так вся в дырах! – А нам в ней не плавать. Прицепи к оленным быкам. Повезем Носорукого в зимовье. Празднично. Как царя. Подмигнул Свешникову, немного устрашась своих слов: – На лодке! И пожаловался: – Мы, Степан, так никого и не встретили. Выходит, не судьба. А мне так и вообще теперь не судьба. Хотел уйти с Ерастовым на новую реку Погычу, а хожу по пустым местам. – Ты горазд догонять. Может, еще догонишь Ерастова. Спросил: – Где Кафтанов? Гришка замялся: – Ушел. – На плоту Лисая? – На нем. – С шумом? – Ну, с шумом, не с шумом, но ушел. Теперь что говорить? – А кто с ним? – Ну, Косой ушел. Ну, Ларька. А с ними Ганька Питухин. Забрали всю носоручью кость Лисая, самого чуть не зарезали. Я Ганьке кричал: ты зря, Ганька, уходишь! Кричал: дождись, Ганька, кормщика Цандина, тогда пойдешь домой по закону. Кричал: мы еще Носорукого найдем! Но Ганька не слушал. Ушли. О них ничего не знаем. Может, потонули в бурной реке, а может, встретили коч кормщика. – Почему же Лисай не ушел с ними? – Он Федьку и Косого боится. – Так ведь он и тебя боится. Гришка ухмыльнулся: – Да он совсем умом ослаб. Одно твердит: останусь в сендухе! Один, дескать. Нюнюма. Как гусь бернакельский. – Так и твердит? – Так. – А еще что твердит? – Да остальное так, – Гришка пожал плечами. – В основном, вирши. Свет резкий. Заслонясь рукой, смотрел в забытое, опрокинутое над землею небо. Деревянную рассохшуюся лодку-ветку встряхивало на мелких кочках, иногда на камнях, но в общем быки влекли лодку терпимо. Окликнул: – Елфимка! – Здесь я, – подошел сын попов. – Лежит у меня, Елфимка, в ташке некая изустная память. Написана от лица гулящего человека Пашки Лоскута. Я Гришке сказал: вот тебе весточка от родного брата. Был, дескать, у тебя брат. Вот разделил некоторое богатство по разным монастырям. Ну, а Гришка решил по-своему. Сказал: отдай ту память Елфимке. Сын попов, дескать, строг по таким делам. Он сразу поймет, что куда определить. – Я пойму, – строго кивнул Елфимка. Потом догнал ветку сам Гришка Лоскут. Посматривая на Свешникова, долго шел рядом. – Ты вот, Гришка, – пожалел Свешников, – искал, искал, и нашел брата. Чего теперь хмуришься? Гришка вздохнул. О брате почему-то не сказал ни слова, зато напомнил: – Ты с бабой Чудэ не попрощался, Степан. Оно, конечно, страшная баба, но вот ведь выходила тебя, не съела. Надо бы попрощаться. – Обязательно попрощаюсь. – Думаешь, придет? – Обязательно. Подумав, добавил: – Баба Чудэ, Григорий, указала мне путь к тайному курулу. Знаю теперь, в каком месте сендухи стоит тайный богатейший курул. Вот не нашли носорукого, зато вернемся домой совсем не с пустыми руками. Небо низкое. Дождь медленный. Все в бесконечности – дождь, туман. Гришка сплюнул, узнав о проделках Лисая. – Страшной бабе Чудэ можно верить, – сказал. – Дикующие простодушны. Они если и хотят обмануть, это у них никак не получается. Они как бы сами указывают на то, что хотят тебя обмануть. А баба Чудэ даже и этого не умеет. А Лисай… Ну, вернемся, – пообещал, – прихвачу помяса к голому дереву. Крепкой вервью, чтобы не перегрыз. Пусть его гнус сожрет. |