Онлайн книга «Буря Жнеца. Том 2»
|
Пожилой далхонский маг приоткрыл один желтоватый глаз и прищурился на нее, потом, увидев, что в каждой руке она держит по «шрапнели», выпучил сразу оба: – Йди от мя, дуробаба! – Расслабься, – бросила та, – мы в бой идем. У тебя в твоей пипиське что-нибудь осталось? – Што? – Магия, Неп, магия – она у мужиков в блекерах. Это каждая баба знает, – подмигнула она. – Хватит мя дразнить, дуробаба! Йди от мя! – Не йду я от тебя никуда, Неп, пока ты не благословишь мне «шрапнели». – Блаславить шары из глины? С ума ушла, дуробаба? Крайний раз я их блаславил… – Ага, они тогда взорвались. Уголёк и Целуй. На мелкие кусочки – зато мгновенно и безболезненно, так? Слушай, это мой единственный шанс избавиться от приставаний Милого. Нет, в самом деле, мне нужно твое бласловенное проклятие или там проклятое бласловение. Прошу тебя, Неп… – Йди от мя! Релико, который был даже на полголовы ниже, чем его сержант, и таким образом, как утверждает лично Зуб, являлся самым низкорослым тяжелым пехотинцем за всю историю Малазанской империи, с ворчанием выпрямился, обнажил свой короткий меч и развернул щит в боевое положение. Потом бросил взгляд на Большого Простака. – Вот и опять. Огромный сетийский воин, все еще сидя на влажном мху, поднял на него глаза: – Что? – Опять бой. – Где? – Мы идем в бой, Большой. Помнишь И’гхатан? – Нет. – В этот раз вряд ли будет как в И’гхатане. Скорее как вчера, только погорячей. Вчера-то ты помнишь? Большой Простак какое-то время вглядывался в него, потом рассмеялся своим медленным смехом – ха ха ха – и ответил: – Вчера? Вчера я помню. – Тогда бери свой меч, Большой, и вытри с него грязь. Щит тоже бери – да нет, не мой, свой, он у тебя на спине. Правильно, разверни его. Отлично – стоп, меч в другую руку. Вот теперь годится. Готов? – Кого убивать? – Я тебе покажу. – Хорошо. – По-моему, напрасно сетийцы решили скреститься с бхедеринами. – Что? – Такая шутка, Большой. – Понял. Ха ха ха. – Давай поближе к Затылку – он пойдет впереди. – Затылок? Впереди? – В таких случаях, Большой, он всегда идет впереди. – Понял. Хорошо. – А Молния с Мелким нас сзади прикроют. Как вчера. – Понял. Релико, а что было вчера? Шелковый Шнурок шагнул поближе к Неллеру, и оба какое-то время смотрели, как их капрал, Правалак Римм, инструктирует Молнию и Мелкого, которым следовало присоединиться к остальным тяжелым пехотинцам. Затем солдаты заговорили на своем родном далхонском. – Несчастный, – сказал Шнурок. – Несчастней не бывает, – согласился Неллер. – А Целуй, она красивая была. – Красивше не бывает. – Только все вышло, как Бадан говорит. – Да, все как Бадан говорит. – А Бадан, он говорит – такие вот дела. – Сам знаю, Шнурок, можешь мне не рассказывать. Думаешь, в Летерасе будет как в И’гхатане? Так в И’гхатане нам ничего такого делать и не пришлось. Только, – вдруг добавил Неллер, словно пораженный неожиданным открытием, – нам и здесь-то ничего не пришлось делать, так ведь? Во всяком случае, до сих пор. Только если будет как в И’гхатане… – Мы пока не там, – перебил его Шелковый Шнурок. – Какой меч возьмешь? – Вот этот. – У которого рукоять треснула? Неллер посмотрел на меч, нахмурился, потом закинул его в кусты и вытащил другой. – Этот. Летерийский, висел на стене каюты… – Знаю. Это я его тебе отдал. – Ты мне его отдал, потому что он завывает женским голосом всякий раз, когда я кого-то им ударю. – Верно, Неллер, я потому и спросил, какой ты меч возьмешь. – Теперь ты знаешь. – Знаю, поэтому и забью себе уши мхом. – Они у тебя и так забиты. – Я еще добавлю. Вот, видишь? Капрал Правалак Римм был одержим. Он родился в северной провинции Грис в семье бедных крестьян и почти не видел мира до того дня, когда в соседнюю деревню заехала вербовщица от морпехов. Так случилось, что Правалак в тот день оказался в деревне вместе со старшими братьями, которые осыпали вербовщицу насмешками всю дорогу до самой таверны. Но сам Правалак смотрел на нее и не верил собственным глазам. Он никогда до этого не видел далхонцев. Она была крупной, пышной, старше его минимум лет на двадцать и уже седой. Но он прекрасно видел, что когда-то она была красавицей, а на его взгляд – так и осталась. Такая темная кожа. Такие темные глаза – и, конечно, она высмотрела его в толпе и одарила сияющей улыбкой, а потом взяла за руку, отвела в комнату на задворках местной тюрьмы и зачитала свой рекламный текст, сидя на нем верхом и раскачиваясь, пока он не кончил в малазанского военного. То есть – в малазанских военных. Братья вытаращили глаза от изумления и впали в панику – им теперь предстояло объяснять бате и матке, как так вышло, что их младший сын записался в армию, успев в процессе потерять невинность с пятидесятилетней демоницей, да, собственно, и домой-то возвращаться уже не думает. Но Правалак рассудил, что это теперь их проблема, и отбыл из деревни в вербовочном фургоне, засунув одну руку между обширных бедер морпеха и даже не обернувшись назад. Его первое захватывающее любовное приключение продлилось ровно столько же, сколько и дорога до ближайшего городка, в котором он присоединился к колонне из примерно пяти десятков крестьянских юношей и девушек из Гриса, чтобы промаршировать по имперской дороге до Унты, а оттуда отправиться морем на остров Малаз, где готовили морпехов. Однако там он вовсе не чувствовал себя столь несчастным, как можно было ожидать, поскольку в рядах малазанских войск в те дни оказалось множество далхонских рекрутов – взрывной рост населения, или, быть может, политические неурядицы породили тогда настоящий исход из степей и джунглей Дал-Хона. Как он вскоре обнаружил, его страсть к полуночного цвета коже и таким же глазам отнюдь не означали, что он обречен на вечное тоскливое одиночество. До тех пор, пока он не встретил Целуй, которая лишь расхохоталась в ответ на его авансы – притом что он очень даже успел за это время отточить мастерство ухаживания. Вот из-за этого-то отказа он и потерял свое сердце – навеки. Но одержим сейчас Правалак Римм был, как ни странно, вовсе не своей несбывшейся и неразделенной любовью. А тем, что видел – или вообразил, что видел, – как в ту безлунную ночь на реке, после яркой вспышки и рокота взрыва, сотрясшего воду, над поверхностью из бушующих волн поднялась темнокожая рука. Как бурный поток, возобновивший свое движение там, где только что был пенный водоворот, разделяется надвое точеным запястьем… и рука опять погрузилась, или просто скрылась из виду, как ни напрягал он взгляд, как отчаянно ни всматривался в живую темноту, пытаясь увидеть руку, кожу, темную, темную кожу, что так подвела его той ночью… |