Онлайн книга «Так любят люди»
Но вот проснулся с ощущением, что я — говно. Мало того что я этого Ивана с лестницы не спустил, и водку его пил, и едой его своей кормил… Это ладно еще. Но так получается, что я с ним жену свою обсуждал, всякие ее качества, мы даже про секс вроде говорили, но это я не уверен до конца. С чужим мужиком обсуждал свою жену! Такая мерзость внутри… Сначала думал: похмелье просто, пройдет. Не проходит. Такие дела. — А Земфира сейчас где живет? — У него, конечно. Мы с ней видимся, с дочкой тоже. Нормально. Ивана этого только вот видеть не могу. Напоминает он про мою мерзость. Я уж себя и так уговариваю, и эдак. Не уговаривается ни черта! Такие дела. И вот мой вопрос: «Как перестать ощущать себя тварью?» Ну не могу я так жить! И еще: как вы думаете, когда я уже наконец перестану ждать, что Земфира вернется? Понимаю, что не вернется. А если даже и вернется, то я, может, ее и не прощу. Вот. А жду все равно. С этим вот можно что-то сделать? * * * Любовь, конечно, надо придумать. Поначалу это обязательно. Потому что ты же ждешь идеальную, а идеальной нет. И чего? Надо придумывать. Любовь — это (например) такая прекрасная, невероятно красивая статуя. Но изо льда. А отношения — это солнце: дают тепло, но статуя тает. И вот так она тает, тает… Сколько там останется от твоих фантазий? Если хоть что-то не растает — скажи спасибо. А ведь еще недавно казалось: такая прекрасная, такая необыкновенная, такая твоя. Статуя. Глядь: лужица под ногами плещется, и вся любовь. Катя была немыслимо красива. Настолько, что к ней страшно было прикасаться. Просто невозможно было поверить, что к этой женщине можно вот так просто взять и прикоснуться. Она была недоступна, и от того особенно маняща. У нее были длинные черные волосы, длинные ровные ноги; большая грудь, огромные глаза и высокий лоб. Это описание ничего не объясняет, потому что невозможно описать, что это такое — невероятная женщина. Нет слов для объяснения. Невероятная — это которой не может быть. А есть. Я прекрасно понимал, что у меня нет шансов. Но это не имело никакого значения. Если мужчина не замечал Катю, это могло значить либо то, что он влюблен в кого-нибудь другого, либо то, что он — голубой. Я зализывал раны после Ольги, считая себя неисправимо одиноким. И голубым тоже не был. Я встретил Катю на дне рождения у кого-то там. Потом мы все ходили большой компанией по городу, орали что-то громкое, хоть таким образом реализуя юношескую потребность быть услышанными. Я все время поглядывал на Катю, как бы небрежно и как бы случайно. При этом я вопил всех громче, стараясь выглядеть развязным и высокомерным. Юноше чего хочется? Выглядеть взрослым, хотя, казалось бы, куда спешить? А взрослый — это какой? Понятно какой: развязный и высокомерный. Я пытался шутить. Все смеялись. Это взбадривало меня. И я снова шутил. Катя хохотала… Смех для женщины — это очень важно. По тому, как она хохочет, можно многое про нее понять, если не все. Я видел косящих под интеллектуалок барышень, которые вдруг начинали ржать по-лошадиному, и все их рассуждения «про Бродского» и «новые формы балета» казались списанными из чужих тетрадок. А иные молчат, но потом расхохочутся так по-детски звонко, что их молчание сразу начинает казаться загадочным. Есть женщины, хохочущие грубо, сотрясаясь всем телом, когда хохочут не их глаза и рот, а живот и грудь. А есть такие, которые смеются так, словно заикаются, и, глядя на них, сразу становится неловко. Женский смех бывает легким и тяжелым, он может уносить мужчину в небеса, а может прибивать на месте — не сдвинуться. Послушай, как смеется женщина, и только после этого решай: уйти или остаться. Только после этого! Разговоры обманут; прикосновения заморочат легко, как и поцелуи; даже своим внимательным слушаньем они могут нас дурачить: ах, как они умеют делать внимательные глаза, думая при этом о своем! А вот смех выдает всегда. Тут без притворства. Надо только дождаться, когда она рассмеется не из вежливости, а потому, что ей смешно по-настоящему — и все. И тогда принимай решение. Никогда до этого! Катя смеялась легко и естественно. При этом у нее немного слезились и начинали блестеть глаза. От этого можно было сойти с ума. Что я, разумеется, и сделал. И потом мы уже ходили вдвоем. И я все время что-то говорил и шутил, и она хохотала своим правильным смехом, и глаза у нее блестели… И мы с ней разговаривали все время, умничали оба и что-то вспоминали… Даже удивительно, что уже тогда нам было о чем вспоминать. И Катя иногда дотрагивалась до меня — до пуговицы или там до руки… Как бы случайно. И я был убежден, что вот именно «как бы», а на самом деле она, конечно, специально так делала. И мне начало казаться, что ее прикосновения происходили все чаще и длились все дольше… И я даже пару раз, тоже как бы случайно, перехватил ее руку, но, не зная, что с ней делать, отпустил. И Катины глаза блеснули — показалось? И губы раскрылись как-то призывно — почудилось? И рука ее замерла у меня на груди где-то в районе сердца — померещилось? Детали, детали… Только в юности, только в первых любовях они важны и существенны. Потом — бег. Потом — быстро. Потом: «я слишком серьезен и стар, чтобы обращать внимание на такую ерунду». Потом: «я слишком стар, чтобы вообще обращать внимание». А потом уже совсем коротко: «я слишком стар». А тогда… Каждый поворот ее головы важен, каждое движение. Во взгляде — намек. В слове — метафора. В улыбке — смысл. А я так и боялся к ней прикоснуться. Я понимал, что взрослые мужики так себя не ведут, а ведь женщинам всех возрастов нравятся именно взрослые мужики… И ничего не мог поделать. Мы прощались. — Пока! — говорила она. И смотрела призывно — показалось? — Пока! — говорил я. И она смотрела призывно — почудилось? Я уходил, как мне казалось, по-мужски, не оборачиваясь. Один раз не выдержал, и, отойдя довольно далеко, обернулся. Она смотрела призывно — померещилось? Каждый день я давал себе зарок, что вот именно сегодня… Я представлял, как это будет… Как я положу ей руки на плечи… Как погляжу в ее глаза, которые обязательно заблестят… Как слегка наклоню голову… И ничего не мог поделать. — Пока! — говорила она. |