Онлайн книга «Скрут»
— Кто… здесь… Кто?! Шелест ветра в кронах. Неподвижная Илаза в сетях; что-то мешает. Что-то маячит в стороне, сверху, невозможно большое, бесформенное, что это, что… Его вырвало желчью. Одна длинная болезненная судорога, пустой желудок, выворачивающийся наизнанку, все остальное парализовано ужасом, даже мысли об Илазе… — Кто… говорит… По краю его зрения снова скользнула тень — темнее, чем темное небо. Желудок опять подпрыгнул к горлу — Игар пережил длинный, бесплодный рвотный позыв. — Вставай, — мягко, почти ласково повторили у него над головой. — Поднимайся. Ну? Он не мог подняться. Ноги затекли до бесчувствия; он попробовал растереть бедра — мышцы отблагодарили его судорогой, да такой, что теперь он повалился на ковер из палых листьев, шипя от боли. — Понятно, — сказали из темноты. — Ложись лицом вниз. — Ты кто?! Тень колыхнулась над самой Игаровой головой, и от нее веяло таким неудержимым ужасом, что он упал ничком, закрыв руками голову. От первого же прикосновения его стало трясти, как в жестокой лихорадке. Он сжимал зубы, чтобы не надкусить язык; касались его не руки, во всяком случае не руки человека; какие-то цапалки, похожие более всего на исполинские гибкие клешни, ловко разминали его омертвевшую плоть, а он лежал, зарывшись лицом в прошлогоднее гнилье, и беззвучно скулил от боли и страха. — Расслабься. Тихо, тихо… Теперь встань. Он повиновался не сразу. Поднялся на четвереньки; ноги слушались его, хотя и с трудом. — Возьми баклагу… или что у тебя там. Напои ее. Илаза молчала. Как мог быстро он добрался до застрявшего среди корней мешка; от привычных, давно въевшихся в пальцы движений ему чуть полегчало. Он вытащил наполовину полную — о счастье! — баклажку и неуклюже проковылял к Илазе; спеленутая серыми нитями, она висела теперь над самой землей, так что Игар, привстав на цыпочки, мог дотянуться до ее лица. — Илаза… Все будет хорошо… Выпей… Хорошо, что густые сумерки. Хорошо, что они не видели друг друга; Игар не хотел знать, как выглядит теперь Илаза, и не хотел показывать ей свое опухшее, в бороздках слез лицо. Она глотнула и закашлялась; потом пила долго, со стоном, и Игар со странной ревностью подумал вдруг, что там, на Алтаре, она постанывала очень похоже… Пожалуй, точно так же, только тише… А сейчас… Баклажка опустела. Игар облизнул кровавую коросту на собственных сухих губах: — Ты — как?.. Пауза. Чуть слышно: — Спасибо. — Все будет хорошо, — сказал он так ласково, как мог. — Потерпи, ладно? Паутина содрогнулась — Илаза закачалась, как тяжелая гиря. Игар отогнал неприятное воспоминание о висельниках, медленно покачивающихся в петле. Поднял голову; паутина закрывала полнеба, и в недрах ее Игару померещился темный сгусток. Нет, показалось… Теперь в другом месте, ниже… теперь… Он резко обернулся. Бесформенная тень ускользнула из-за спины за миг до его движения. — Освободите… — попросил он жалобно. — Кто бы вы ни были… Освободите ее… Странный царапающий звук, похожий на тихий скрип. — Спокойно, спокойно… Напейся теперь сам. Игар перевернул баклажку — единственная капля упала ему на башмак. Тихий скрип повторился, и Игар с ужасом понял, что это на самом деле смех: — Ну-ну… Девочка выпила все, не оставив мальчику и глоточка… Чем же напоить тебя? Можно ее кровью? Игар испугался так, что пришлось судорожно сжать колени: — Нет, нет… Нет… Тень скользнула над его головой, на мгновение закрыв звезду. — Ладно… Ступай к ручью… и наполни баклажку. А потом ты вернешься. Ступай. …Две ночи назад был Алтарь. Был ли?! Как сон… Как давнее воспоминание. Будто веслом по голове. Мальчишки вытащили рыбину, саданули веслом — и удивленные глаза вылезли из орбит, а черные рыбьи усы печально обвисли… Игару казалось, что он теряет память. Он брел в темноте, то и дело спотыкаясь, падая и съезжая вниз на собственном животе. Ручей звенел все громче; выходя на прогалины, где еще чуть-чуть подсвечивало угасающее небо, он останавливался, чтобы тупо уставиться на свою ладонь. Сгибал и разгибал пальцы, шепотом упрашивая себя: это я. Это моя рука, моя рука… А потом он разом забыл обо всем. Ручей звенел, ручей простирался, заняв собой полмира; Игар стоял над его гладью, глядя, как дробится на ней танцующий свет звезд. Еще потом он впал в счастливое оцепенение. Вода стекала по его губам, и, уже напившись, он лежал лицом в ручей — бездумный и безвольный, достигнувший абсолютного совершенства, где не место желаниям, хотениям и прочей мелочной суете. …А очнулся на бегу. Вверх по темному противоположному склону, длинными и небывало сильными прыжками, как не бегал никогда, как зверь, только что перегрызший веревку… Отец-Разбиватель учил: выжить, выжить во что бы то ни стало, молить Птицу о жизни, благодарить Птицу за удачу… Жить. Жить!! Он бежал, и непонятное шестое чувство помогало ему огибать стволы — иначе он расшибся бы в лепешку. Треща ветвями, как молодой вепрь, он проломился через кусты — и увидел над головой спасительный, противоположный край оврага. …И сказала Птица птенцам своим: каждый из вас рожден, чтобы жить, и каждый жить вправе. Дабат. — …И почему? Он молчал. — Почему же ты вернулся? Так далеко удрать… Действительно далеко. И вернуться… Зачем? Теперь совсем темно. Так темно, что глаза можно и вовсе не открывать. Лучше зажмуриться — тогда, по крайней мере, не надо будет пялиться, таращиться, пытаясь разглядеть в окружающей черноте хоть проблеск, хоть искорку. Искорку… Огонь. Ночные твари боятся огня… все твари боятся огня, но тот, что сидит в серой паутине, тварь непонятная и непредсказуемая. Кто… Кто?! Паук, который вьет паутину на волков и говорит… как по-писаному. Как Отец-Научатель… Зачем вернулся, дурак?! Что проку, теперь они погибнут вместе, а мог бы… Подбородок его стягивало подсохшей кровью. Там, за оврагом, он не удержался и влепил себе оплеуху — и как, оказывается, сильно можно себя ударить. Немилосердно. Без жалости. — Кто она тебе? Та, за которой ты вернулся? Слух Игара обострился десятикратно. Он слышал ее дыхание; ни звука, ни шелеста, ни движения — только дыхание, сдавленное, будто Илаза пыталась удержать стон. Игар поднял лицо к непроглядной темноте: — Жена. Она жена мне, мы сочетались на Алтаре… И посягнувший на эти узы будет проклят. Нет, паутина различима-таки, даже теперь. Еле видимый серый кокон… |