Онлайн книга «Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади»
|
Она молча кивнула, не спуская с отца влажных заблестевших глаз. – Любишь… Я, дурак старый, давно должен был догадаться. Столько лет под ногами здесь крутились, неразлейвода. Значит, то была любовь. Ничего мы о детях своих не знаем… – Он поднял голову, задумчиво, ясно и очень спокойно смотрел на застывших перед ним Надежду и Аристарха. – Так не я же буду вам запрудой, не я. Принесите… – он что-то показал рукой в воздухе. – Доча, принеси… Стах не понял, а Дылда рванулась, сверзилась вниз по лестнице и через минуту осторожно поднялась, возникла в дверях – с иконой, которая вибрировала в её руках, как щит в руке юного воина, впервые поскакавшего в бой. «Всё по-настоящему, – думал Аристарх ошарашенно. – Ёлы-палы, всё у них по-настоящему!» Минуту назад произнося привычное-книжное: «благословите», он и не предполагал, не имел в виду… он же – в переносном смысле!.. Конечно, он знал эту их семейную икону: Казанскую Божьей Матери, – связанную с дикой историей очередного растерзанного падшего ангела, с каким-то страшным последующим отмщением. Глядя на неё – хотя всегда смотрел как-то вскользь, всегда глаза отводил – верилось: такая может отомстить. Прекрасно отреставрированная Петром Игнатьевичем, она висела на парадной стене в столовой, в окружении семейного фотографического иконостаса: все дети в разных возрастах, в знаменательные дни своего триумфа, – кто в парадной школьной форме, кто в хоре, кто на футбольном поле. Казалось, эта скорбная женщина в золотисто-коричневом плате на гладкой, как яйцо, голове, склонённой к своему сыночку (тот стоял подле неё навытяжку, будто, как и все, побаивался матери), – тоже суровая родственница, покровительница и руководительница семьи. Сегодняшний уговор со священником казался ему каким-то свершённым чудом. Для начала Стах долго и утомительно, постепенно раздражаясь, искал того по разным помещениям храма (каждый встречный-спрошенный посылал по своему разумению), наконец столкнулся с ним в дверях трапезной. Отец Николай – нестарый, рыжебородый, с длинными плоскими волосами, стянутыми резинкой на затылке, – выглядел как-то запущенно и устало, говорил не особенно приветливо, глядел в сторону. И только когда Стах упомянул, что крещён в этой церкви, и вспомнил старичка-батюшку (хорошо, что про курицу смолчал!), отец Николай улыбнулся и проговорил: – Ну как же. Это вас мой покойный отец крестил. Хорошо, давайте ваше свидетельство о браке. – Нет, – сказал Стах. – Что – нет? – Его нет, – торопливо объяснил Стах. – Моей невесте ещё не исполнилось восемнадцати. Батюшка поднял брови, покачал головой и шагнул со ступени мимо Стаха. – Вот как исполнится, приходите… – Подождите! – Стах кинулся следом, заступил батюшке дорогу, стал горячо объяснять: он сейчас далеко живёт, в Ленинграде, учится на врача… А она здесь одна, не на кого опереться, и… невозможно оставить… больше нельзя – так, врозь… невыносимо… – и прочую нёс околесицу, какие-то жалкие глупости, понимая, что сейчас его справедливо турнут. Священник остановился, внимательно посмотрел на него, жестикулирующего: – Куда вы торопитесь? У вас что – обстоятельства? – и голосом присел на этом слове, и осудительно прищурился, глядя из-под рыжих бровей. – Нет! – воскликнул Стах. – Я мог бы вам соврать, но – нет! Просто… – и выдохнул: – Просто я не могу больше. Измучился. И она тоже… Мы давно, с детства вместе и привыкли быть близко друг к другу… и это… давняя история. Священник усмехнулся, оглядел позади себя давно не крашенную колокольню, облупившиеся, с островками обнажённой кирпичной кладки ворота, в которые на территорию комплекса въезжал старый «москвич». – Узы церковного брака, молодой человек, – проговорил он, – не гарантируют вам безмятежной жизни вдвоём. Стах перехватил его взгляд и тоже отметил и помятый «москвич», и обшарпанные службы, и переполненный помойный бак у дальней стены… Спросил: – А у вас дети есть? – Есть, пятеро, – буднично ответил тот. Стах вытащил из внутреннего кармана куртки свёрнутые в трубочку восемь купюр по двадцать пять рублей и протянул: – Вот, возьмите вперёд за… таинство. Тот деньги взял, невозмутимо пересчитал, вновь поднял брови: – Здесь… слишком много, – проговорил сдержанно. – Вдвое больше, чем надо. Венчание обойдётся вам в сотню. И это не мне, а на храм. – Возьмите, пожалуйста, всё, – настойчиво повторил Стах. – Сами разберётесь – куда и на что. – Ну, хорошо, – ответил священник, приподняв подол рясы и пряча деньги в карман брюк. – Понимаю вас. Тогда тут и на венчальные свечи будет. И вот ещё: у нас недавно столовая для художников-миниатюристов открылась. Там вкусно, по-домашнему так, и красиво. Вон, за колокольней направо. Можно после венчания отметить. Приезжайте завтра, часам к десяти; чистый плат нужен, и… кольца есть? – Есть! – торопливо проговорил Стах, доставая коробочку с подарком Папуши. – Это, конечно, не золото, но… Священник отвёл его руку: – Завтра и отдадите. – Спустился по ступеням и, не оглядываясь, пошёл по двору к машине, из окна которой высовывался мужик и, энергично жестикулируя, что-то объяснял отцу Николаю. Холодный ветер ерошил огромную лужу, посреди которой «москвич» остановился, и отец Николай, стоя у кромки её, что-то негромко отвечал. Реплики их заглушал грай с ближнего тополя, обжитого семейством грачей. Они поднимались в воздух, вздымаясь до колокольни, над которой быстро и легко неслись грязноватые облака, медленной каруселью кружили вокруг неё, спускались и снова усаживались на ветви тополя. Пахло холодной водой, гниловатой затопленной почвой, дымом и хлебами из невидимой отсюда печи… Удержать в руках тяжёлую доску Пётр Игнатьевич не смог бы. Дочь просто поставила её отцу на колени, прислонив к его груди – ликом к себе и Аристарху, – и измождённое лицо больного как-то удивительно рифмовалось, странно подходило иконе, будто являло её продолжение. Золотисто-коричневый плат засиял под витражным светом цветных окошек веранды; лики Божьей Матери и её вышколенного мальчика со взрослым лысоватым обликом зажили, задвигались – закивали в нетвёрдых руках Петра Игнатьевича, – будто одобряли момент. Тот глубоко вздохнул, собираясь со словами. – Ну, так… живите… порядочно, – проговорил слабым дребезжащим голосом. – Вот пусть она смотрит на вас всю жизнь, как смотрела на нас. Живите… И заплакал… Разом ослабел, откинулся головой на спинку кресла. Трудно ему далась эта новость, да и боль постепенно возвращалась. И, конечно, не сбылись вожделенные мечты Стаха об объятиях сна в спокойной постели – ибо всю ночь Дылда ушивала для венчания бледно-салатное свадебное платье старшей сестры Любы, которое в заполошных поисках обнаружила в мамином платяном шкафу. Люба была гораздо полнее и ниже ростом младшей сестры, так что беготня вверх-вниз по лестнице в поисках маминой портновской шкатулки, затем примерки-булавки, стрекотание «зингера», и – боже, ошиблась! – распускание неверного шва, и вновь неумолчный стрёкот машинки… – продолжались до самого утра. |