Книга Хатшепсут, страница 53 – Наталья Галкина

— Подожди, Юрий, — Эммануил Семенович последовал за гостем, — может, ты ее вразумишь? Мне только не хватало покойника на площадке.

— Да не застрелится он, — сказал реставратор, — грозится, болван влюбленный. Вразумляйте ее сами.

Дверь хлопнула. Зоя опять возникла с медным чайником в руках.

— А — где Юрий? — спросила она.

— Ушел, — отвечал ведущий близнец.

— Ну и я с ним пойду, — сказала Зоя.

— Куда ты пойдешь, сама подумай, — сказал Эммануил Семенович.

— Ночевать к нему. Вы мне надоели. То нельзя, это плохо. А он веселый.

— Зоя, что ты говоришь, ведь неприлично, — сказал ведомый.

— Неприлично? — она удивилась до чрезвычайности. — Жена-то у него в отъезде. И дети отдельно живут. Что же тут неприличного? Да вы меня за женщину не считаете.

Ведомый вдруг вспылил.

— Да! — воскликнул он. — Да! Я — не считаю!

— Что ты в женщинах смыслишь, старый гриб? — сказала она.

— Юрий высказывал свое недовольство, — вставил Эммануил Семенович, — тем, как ты обращаешься с влюбленным в тебя человеком; он опасается, что тот выполнит свою угрозу и застрелится у нашей двери.

— И все ты врешь, — сказала она, — Юрий не такой дурак. Какое еще недовольство? Да и пусть себе стреляется. Тебе-то что. Ведь за дверью, а не в квартире. И никак я себя особенно не веду.

Тут я опять встал и сообщил, что мне пора, а диван они могут забрать в любой момент.

— Молодой человек! — воскликнул Эммануил Семенович, немедленно переключившись на диван, — мы его так отреставрируем, вы его не узнаете! Вы потом придете его навестить.

Зоя рассмеялась.

— Я вам приглашение пришлю, — сказала она. — На чай. За подписью… А как лучше подписать: Диван Эммануилович или Диван Валерианович?

— А почему вы сами будете его реставрировать? Разве ваш знакомый… Юрий Николаевич… не реставратор?

— Он научный работник, — сказал Эммануил Семенович.

— Юра маг и волшебник, — сказала Зоя, — а вы городские помешанные. Что он только в вас нашел?

— Для Юры он слегка староват, — сказал я.

Зоя оглядела меня с долей слабой заинтересованности и дернула плечиком.

— Что за глупости, какое значение для мужчины имеет возраст? Что вы так смотрите? Влюбились? И вы тоже? Да подождите, не кидайтесь к дверям как угорелый, я вам розу подарю.

Она двумя пальцами стеблем вверх вынесла мне розу в каплях воды.

— Осторожно, не уколитесь, — сказала она. — Это вам на память обо мне. Если встретите на лестнице психопата в кожаном пальто, передайте, чтобы стреляться не смел, лучше повеситься, нечего шуметь, я спать хочу.

И я вымелся с розой, совершенно алой, как ее пальто. Психопат сидел на нижнем лестничном окне.

Я сказал:

— Зоя Витальевна велела вам вешаться, стреляться запретила, шуму много, а время позднее.

Он отвечал:

— Может, у меня пистолет с глушителем.

— Тогда-то что, — сказал я.

— А розу вам она подарила? — спросил он.

— Она.

— Отдайте мне. Или продайте.

— Что я вам, цветочница? — сказал я. — Берите.

— Вы — человек! — сказал он и убежал с розою.

В городских сумасшедших в нашем-то городе родном, начиная с основателя, никогда недостатка не было.

Засыпая, я думал о научном работнике, диване, Манон Леско и немного о падении нравов.

Думаю, что у каждого человека есть любимый день недели. Мало кто любит понедельник, день тяжелый; но даже и воскресенье на любителя. Знавал я поклонников среды и четверга. На мой взгляд, четверг сильно напоминает вторник. Лично я люблю пятницу: предвкушение выходных. От самих-то выходных ничего хорошего ждать не приходится, кроме отсутствия присутственных мест. Именно в пятницу раздался телефонный звонок чуть ли не в полночь, и услышал я голос насмерть перепуганного Валериана Семеновича.

— Михаил Гаврилович, — сказал он мне. — Брат в отъезде. Кроме вас, обратиться мне не к кому. Вы такой порядочный молодой человек и внушаете мне доверие. Я вас умоляю приехать немедленно. Если сумеете поймать такси, я оплачу. Или частника, оплачу вдвое дороже. Только такси не вызывайте, ожидание в течение двух часов. Михаил Гаврилович, я вас заклинаю. Мне просто плохо с сердцем. Очень плохо. Скорее.

Он бросил трубку, а я впопыхах кое-как оделся и выбежал под дождь. Нашелся и частник на допотопной провонявшей бензином «Победе». Я поднялся на темную площадку и увидел щель света, обрисовывающую прямоугольник двери; ведомый тотчас впустил меня. В прихожей разило валерианкой, мятой и корвалолом. Вид у близнеца был совершенно обезумевший.

— Брат за городом, поехал к знакомому антиквару в Озерки и заночевал, чтобы поздно не ехать. Телефона там нет. Какое несчастье. Я сам не смогу. Ведь придется вызвать милицию. Или кто-то вызовет и без меня. А в кармане может оказаться письмо. Помогите нам, Михаил Гаврилович. Спасите нас. Нас засудят.

Он вытирал слезы, снимая очки, у него тряслись руки.

— Да что случилось, Валериан Семенович? — спросил я.

— А разве вы не видели, вы не видели, когда входили? Ах да, ведь свет-то не горит. Ведь он там… висит…

Поклонник Зои, которому намедни отдал я дареную розочку, повесился у них на площадке, открыв щиток и каким-то образом зацепив веревку за кронштейн под электрику. Мы вышли с Валерианом Семеновичем на лестницу, он с черным бронзовым канделябром на три свечи, я с тяжелым трофейным фонариком со сменными светофильтрами. Ненароком я крутнул светофильтр, повернулся зеленый в тот самый миг, когда навел я фонарик. Зеленый висельник. Повешенный — это вообще не зрелище, доложу я вам. Ребятишки с нашего двора, особенно те, что постарше, ходили смотреть как вешают немцев; но я и тогда был не охотник.

— У него может быть предсмертное письмо, — шепнул Валериан Семенович. — Я прошу вас, залезьте в карман пальто. Я не могу. Я пытался, но не могу.

Перед тем как выйти на площадку, он нацепил на тапочки полиэтиленовые мешки, а мне таковые же велел натянуть на ботинки. Мы долго завязывали мешки веревками на щиколотках, чтобы не было следов. Криминалистов близнец боялся пуще повешенного. Он принес две пары резиновых перчаток, и мы их надели, как воры.

Когда я полез в карман висящего, он закачался, а наверху, над нами, открылась дверь и послышались шаги. Ведомый задул свечи и мы замерли в кромешной тьме рядом с качающимся трупом. Наверху звякнула крышка помойного ведра, дверь захлопнулась, стало тихо. Я зажег фонарь и с первой попытки достал листок бумаги: «В соответствии с вашими, Зоя Витальевна, пожеланиями, вешаюсь около вашей двери».

Мы вернулись в квартиру. На ведомого было страшно смотреть, наверно, и на меня тоже, потому что он вдруг вынес мне рюмку коньяку, как в старину мастеровому.