Онлайн книга «Алмаз лорда Гамильтона»
|
– Ну… сам я не присутствовал, дом у них чуть в стороне стоял, ночью никто ничего не слышал. А утром соседка заметила, что дверь у них нараспашку, хорошо сама не сунулась, мужа попросила проверить. Ну, тот зашел, кричит – хозяева, дома ли? У вас, мол, дверь раскрыта. И тут увидел, что дверь сломана, на одной петле висит. Зашел в дом, а там… ужас, говорит, полный, муж с женой убитые лежат, девочка рядом с матерью. Весь дом в крови, все разломано и разбито. Он сам, на что дядька крепкий, отставник, так и то чуть богу душу там не отдал. Еле выбрался, ноги не держали. Вызвали милицию, тогда только узнали, что девочка жива, но в невменяемом состоянии. Ее в больницу срочно. Милиция все осмотрела, сказали, искали что-то, пытались у хозяев вызнать, где это спрятано. Хотя что могло быть у них ценного, да еще на даче – непонятно. Девочка ничего не сказала – вообще не говорила и никого не узнавала, врачи только руками разводили – нечего от нее ждать, такое пережить… Женя, что с вами? Женя слушала Расторгуева, но его слова не доходили до нее или доходили медленно, как будто между ними была какая-то тяжелая, вязкая среда – маслянистая вода медлительной ночной реки, той реки, которая отделяет мир живых от царства мертвых. Но вдруг его слова словно прорвали невидимую плотину, и на Женю обрушилось что-то темное, страшное, что-то, что она давно забыла или сделала вид, что забыла, что-то, от чего она отгородилась, чтобы сохранить жизнь и рассудок. Она увидела пятна крови на стене… кровавые отпечатки человеческой руки, словно прилипший к стене кленовый лист… Краем глаза она увидела ногу, вывернутую под невозможным углом. Ногу в бежевой мягкой туфле… ей очень нравились эти мамины туфли… прежде, в другой жизни, которая больше не вернется… Она бросилась туда, к этому знакомому, родному – и увидела распростертое на полу тело, изломанное, исковерканное, испачканное красным, тело, которое совсем недавно было мамой, в котором не осталось ничего маминого, кроме туфель… Окровавленные губы разомкнулись, и голос, хриплый, незнакомый голос проговорил: – Спрячься! Скорее спрячься! Ты умеешь! Ты очень хорошо умеешь прятаться! За спиной раздался скрип. Она оглянулась – и увидела дверь, медленно открывающуюся дверь… Она бросилась прочь – дальше, дальше, скорее, нужно сделать то, что велел ей незнакомый хриплый голос, в котором не осталось ничего знакомого, ничего маминого, ничего привычного – нужно спрятаться от того страшного, невообразимого, чужого, что вот-вот появится из-за двери… Женя бросилась под лестницу, ведущую на второй этаж. Там, под этой лестницей, была дверь темного чулана, где хранились всякие хозяйственные мелочи. Женя с соседскими детьми часто играла в прятки – и как-то раз она спряталась в этом чулане. Водила Катя, дочка толстой женщины из синего дома. Она нашла уже всех остальных и теперь подошла к чулану, где пряталась Женя. Женя очень не хотела, чтобы ее нашли. Она тихонько отползла к дальней стенке чулана – и вдруг заметила, что одна из досок пола легко сдвигается в сторону. Сдвинув эту доску, она скользнула вниз – и оказалась под полом, в темном и тесном пространстве, огороженном фундаментом. Здесь пахло пылью, плесенью и мышами. Катя заглянула в чулан, осмотрела его и вышла. Она еще поискала Женю, но потом ей надоело, и всем остальным тоже надоело играть. А Женя еще долго сидела под полом и сквозь щели слушала, что происходит в доме. Слушала, как говорили о ней, как перестали и сели пить чай… Потом дети ушли, и Женя вышла, только когда в доме осталась одна мама. Она удивилась, как это у дочки хватило выдержки так долго сидеть тихо и не высунуться… Вот и сейчас – подгоняемая диким, животным ужасом, Женя юркнула в чулан, отодвинула плохо пригнанную доску, скользнула под пол… Над ней прозвучали тяжелые, незнакомые шаги, скрипнула дверь чулана, послышалось тяжелое, хриплое дыхание, и резкий, неожиданно высокий голос проговорил: – Здесь никого нет! Женя сжалась в комок, затихла, как испуганный мышонок, даже перестала дышать. Вдруг послышался глухой звук удара, приглушенный стон, а потом низкий, страшный голос проговорил, неприятно растягивая слова: – Лучше сразу скажи, где ты это прячешь. И в ответ – голос, в котором она с трудом узнала папин: – Не… не знаю, о чем вы говорите. – Лучше не зли меня! Снова раздался звук удара, за ним последовал мучительный стон, потом что-то тяжелое упало на пол. Какое-то время было слышно только тяжелое дыхание, возня, затем снова зазвучал с трудом узнаваемый папин голос: – Можете убить меня, но вы все равно ничего не узнаете! Я вам ничего не скажу! – Убьем, убьем, можешь не сомневаться! Но только сначала на твоих глазах жену твою разделаем, как курицу перед жаркой! Раскромсаем ее на мелкие кусочки! Тут прозвучал другой голос – тот резкий, высокий, который Женя слышала прежде: – Померла жена его. Отдала концы. – Померла? Туда ей и дорога! А ты не болтай лишнего! Какого черта! Ему незачем было знать, что она умерла! Теперь будет труднее заставить его говорить! И снова звук удара, и снова стон… Женя переползла под полом, выглянула через щель – как тот раз, во время игры в прятки. Она увидела ножку стула и привязанную к нему ногу. Папину ногу. Потом рядом появились другие ноги – в тяжелых ботинках на толстой подошве, и снова раздался звук удара, и снова за ним последовал мучительный стон… В глазах у Жени потемнело, на нее навалилось темное, вязкое, тяжелое, она не могла дышать… Но потом зазвучал другой голос – ласковый, тихий, удивительно уютный бабушкин голос, который бормотал, причитал, словно заговаривая ужас и боль: – Как у серого кота были красны ворота, а ботиночки на нем словно жар горят огнем… а у Женечки моей ботиночки красивей… а под окнами у ней поет песню соловей… И боль отступала, съеживалась, как шагреневая кожа, и темная вязкая тяжесть постепенно отпускала. – Женя! Женя, что с вами? – На этот раз звучал мужской голос, отчего-то ей хорошо знакомый. – Женя! Женя замотала головой, открыла глаза. Сознание постепенно возвращалось к ней. Первое, что она увидела, было лицо Расторгуева – испуганное, с трясущимися губами. – Что с вами? – повторял он. – Вам плохо? Женя с трудом приходила в чувство. Постепенно она осознала себя в шумном зале кафе сидящей за столиком. Этот человек… Расторгуев, что это он так суетится… – Что вы так беспокоитесь, – она сделала все, чтобы голос не дрожал, но получилось какое-то сдавленное меканье. |