Онлайн книга «Маг в законе. Том 2»
|
Старый айн нахохлился; по-птичьи скосился на тебя: — Эрьза-сан удиврять Таханаги. Сирьно-сирьно. Муж — самурай; жена — самурай. Все видеть, все понимать. Зачем спрашивать, есри знать заранее? — Делай, как я! — облав-юнкера, запыхавшись, сбились в кучку вне досягаемости неуязвимого Алиева. Унтер же творил кривым клинком замысловатые петли, по-видимому, что-то объясняя. Смуглое лицо Алиева напомнило тебе африканскую маску: чтобы хоть одна черточка дрогнула, сдвинулась с навеки отведенного места, требуется по меньшей мере вмешательство закаленного резца. Второкурсники переглядывались, кивали, успокоившись и вернув способность здраво размышлять; тебе же урок Алиева был безразличен. С точки зрения фехтования. У тебя здесь другой интерес, Княгиня. Отчего у тебя, у почтенной дамы, — у Дамы!.. — спирает дыхание, когда ты украдкой наблюдаешь за сим зачетом? За схваткой? — нет, все-таки зачетом… Отчего бубновая масть вскипает тяжким крапом, и хочется либо уйти, быстро и не оглядываясь, либо напротив, впиться взглядом, словно пиявка — взглядом, душой, Силой, дабы понять: что происходит?! С ними? С тобой?! С желтым айном, сидящим на корточках, как сидит ответ перед вопросом, непроницаемо глядя вперед?! Нервы, нервы… — Дома, на островах, вы были воином, маэстро? Знатным воином? Верхняя губа айна вздернулась, обнажив желтые зубы. Так он улыбался. — Эрьза-сан бить без промах. Таханаги быть бедный ронин. Самурай без господин. Без деньги. Без семья: жена умирать, дочь умирать. Без чести: Таханаги топтать честь рода, рюбить жена-дочь, не хотеть харакири. Наниматься рыбак; маро-маро контрабанда. Потом ваш Хабар-город, Мордвин; Хар-а-ков. Таханаги — бродяга; ворчий паспорт. Унтер Ариев-сан — воин. Верикий воин. Он знать борьшой мудрость: "Дерай, как я!" А макака-Таханаги знать всякий вздор: "Дерай, как я и ты!" — Вы шутите, маэстро? — А вы, Эрьза-сан? Почему вы не ехать в ваш особняк, на Сумская урица? Почему вы сидеть с бедный Таханаги? Почему не ждать господин порковник дома, на мягкий татами? — Ну… — положа руку на сердце, ты растерялась. — Послушайте, маэстро: ведь вы сами минутой раньше предложили мне: "Садитесь!" Айн стал кланяться: мелко-мелко, будто зерно клевал. — Не обижаться, Эрьза-сан! Простить Таханаги. Я сказать: "Садиться!" Ариев-сан сказать: "Дерай, как я!". Вы дерать, как я: садиться. Марьчики дерать, как верикий воин Ариев-сан: рубить катана. Это хорошо. Все дерать, как я; все — я. Торько я ручше всех: я — я, а они — как я. Старик беззвучно затрясся, перхая горлом. Так он смеялся. — Вас учили по-другому, маэстро? — Да, Эрьза-сан. По-другому. Я — ручше всех; я ручше мой учитерь. — Лучше? У вас был плохой учитель? — Вы не понимать, — смех пропал, как не бывало, и птица пропала. Вместо нее остался человек, крайне пожилой человек, которого не понимают чужие люди; и, скорее всего, никогда не поймут. — Все, кто сметь говорить: "Такеда Сокаку прохо учить!" — все умирать. Я быть ученик Такеда Сокаку. Он — хорошо учить. Я — ручше. Иначе — смерть. — Чья? Ваша? Вашего учителя? Ваших врагов?! — Смерть высокий искусство, Эрьза-сан. Есри ученик не ручше учитерь — смерть высокий искусство. Вы смотреть: я — учитерь, вы — ученик… Пухлая лапка айна деликатно, но цепко взяла тебя за запястье, сдвинув к локтю гранатовый браслет. Подарок Джандиери к годовщине свадьбы. — Я брать вас. Держать. Вы хотеть свобода. Вы брать вот здесь и нажимать вот так… Говоря, маэстро умело манипулировал твоей второй рукой. Накрыл твоей ладонью свою, чуть подвинул; ты ощутила под большим пальцем впадинку на сгибе айнской кисти. — Вы давить и поворачивать. Я страдать; я отпускать. Теперь вы. Сами. Он снова взял тебя за руку. Вспоминая, оживляя память тела, ты накрыла, взяла, нажала и повернула. Вышло скверно. Маэстро никак "не страдать" и меньше всего «отпускать». Еще раз. Уже лучше. Но профессиональная хватка старика, будучи предельно аккуратной, все-таки напоминала кандалы. — Не дерать, как я, Эрьза-сан. Дерать, как я — и вы. Вместе. Маэстро Таханаги на миг отпустил тебя, прокашлялся — и снова потянулся к твоему запястью. На территории училища тебе было тяжело работать, сказывалась общая аура, но сам айн не был «Варваром»; а значит… Отвести глаза удалось не вполне. Старик промахнулся, но успел вернуть движение обратно, зацепив тебя пальцами на излете. Вспоминая азийскую науку, ты взяла, надавила и повернула, добавив крохотную мелочь. В миг поворота айну показалось: мякоть его ладони пронзила раскаленная докрасна игла. Нет, он не крикнул. Просто отпустил. — Эрьза-сан — верикий ученик. Она ручше старый Таханаги. Она дерать, как он; и как Эрьза-сан. Выходить много ручше. Много-много. Это жизнь высокий искусство. А это, — айн кивнул в сторону унтера Алиева, — смерть. Красивый, почетный смерть. Харакири. Вы понимать? Ты встала со скамеечки и тронула твердое, совсем не старческое плечо маэстро. — Спасибо, — сказала ты. — Спасибо за науку. — Вам спасибо, Эрьза-сан. Теперь айн иметь ученик. Настоящий ученик. Который ручше учитерь… От площадки вновь послышался звон клинков. По счастью, «нюхачи» были слишком заняты объяснениями Алиева, чтобы отловить твой мелкий «эфир». Глупо, Княгиня! — не следовало бы привлекать внимание, тем паче на территории училища. Или отловили? просто виду не подали?! ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ Очень трудно увидеть что-то в узких глазах айна. Но если очень, очень постараться, то встанет из тумана: …гора. Нет, не просто гора — вулкан. Потухший вулкан. Бывший. Взбегают вверх по склонам низкорослые сосны, курчавятся темной зеленью, словно шерсть невиданного зверя. Выше, выше… закончились сосны. Голый камень — безучастный к дождю и ветру, солнцу и снегу. Еще выше. Белая снежная шапка венчает конус вулкана. Стылая, холодная мудрость старости. Но если задрать голову, да так, чтоб шапка свалилась — видите? Над самой вершиной, в прозрачной небесной голубизне курится тонкая струйка дыма. Таится огонь в недрах. Ждет. * * * Первый год жизни в качестве негласного сотрудника (в качестве жены Циклопа? смешно…) ты никак не могла преодолеть внутренний порог. Нервничала. — Эльза Вильгельмовна! голубушка! позвольте открыто, по-стариковски — все хорошеете, душенька!.. |