Книга Когда мы были чужие, страница 16 – Памела Шоневальдт

— Бросаются, прям как собаки на свежее мясо. Вы правильно сделали, что не купили у него одеяло. Мы, синьорина, будем спать возле паровых котлов, так что не холод, а жара — вот главная напасть на борту. И с едой плохо. Команда продает провизию на сторону, поэтому порции будут крошечные. А если проголодаетесь, то у них придется покупать втридорога, и с каждым днем все дороже. Видите, что я приобрел? — Он показал мне мешок картошки, лук, чай, твердый сыр, галеты, салями, сушеные яблоки и фиги, а также большую банку варенья. — Во-он там, мужчина в красной рубашке, зовут его Маттео. Он единственный, кто вас не обманет, и продукты сам принесет прямо в общежитие.

Глаза Маттео следили за нами из-под обтрепанной широкополой шляпы.

— Нет, спасибо, сударь.

Он считает, я совсем дура? И не смогу сама донести двухнедельный запас продуктов? Рыжеволосый пожал плечами и отвернулся, метнув Маттео быстрый взгляд. Да, они точно работают в паре.

Я направилась в общежитие, где стоял такой шум и гам, что гром небесный показался бы мелодичным перезвоном. Дети с воплями носились по проходам между койками, мужчины играли в карты, выкрикивая ставки. Сапожник беспрерывно стучал молотком. К нему выстроилась целая очередь — все хотели починить обувь перед Америкой. Женщины перекликивались, стирая белье в лоханях, и громко колотили мокрыми тряпками по стиральным доскам.

В душном воздухе — пыль, испарения и стойкий запах пота. Пожилые смотрительницы решительно пробирались сквозь толпу, указывали, где чья койка, разнимали драки, постоянно вспыхивающие из-за того, что кто-то не туда положил свои вещи, и выдворяли на улицу торговцев, норовивших проникнуть внутрь.

Двое мужчин яростно дрались из-за карточного проигрыша.

Я увидела Терезу, и она помахала мне.

— Сюда, Ирма, здесь есть местечко.

Пока я раскладывала свой тюфяк, она рассказала, что за несколько чентезимо можно сдать багаж в камеру хранения. Это, конечно, куда лучше, чем глаз с него не спускать днем и ночью. Охранник позволил мне зайти за ширму, чтобы убрать квиток в замшевый мешочек на груди. Заодно я пересчитала оставшиеся деньги. Лиры, отложенные на покупку еды, убрала в потайной карман юбки, пришитый с изнанки. Прадедушкино золото оставила в мешочке.

Когда я вернулась к Терезе, голова у меня раскалывалась.

— Приляг ненадолго. Билеты у нас есть, теперь остается только ждать, — сказала она, спокойно расшнуровывая свой корсаж, будто рядом не было ни одного мужчины. Габриэлла уже спала, уложив рядом тряпичную куклу.

— Мне надо пойти купить кое-какие вещи. И потом, здесь просто дышать нечем.

— Ну, хотя бы мы уже не стоим в очереди, — вздохнула Тереза, стягивая чулки с пятнами запекшейся крови. — Завтра постираю. Будь поосторожней в городе.

Она легла и моментально заснула, обвив руками Габриэллу.

Снаружи послеполуденное солнце по-прежнему нещадно пекло базальтовую мостовую, но с моря уже дул легкий бриз и чайки кружили в голубом небе. Я постояла в тени, а затем подошла к кучке уличных ребят, возившихся у фонтана. Востроносый большеглазый парнишка с копной черных, кудрявых, как у барашка, волос, сообщил мне, что его зовут Чиро, и заверил, что знает торговца, у которого можно купить хорошую ткань за умеренные деньги. Он согласился показать мне дорогу и так быстро помчался вперед, пробираясь между людьми и повозками, что я тут же потеряла его из виду. Чиро воротился, взял меня за руку и повел по лабиринту узеньких улиц — небо над нами казалось тонкой голубой полоской.

— Туда, — наконец сказал он, указывая на деревянную вывеску с нарисованными золотыми ножницами и рулоном синей материи. — К Франко Карлику.

Магазинчик был не больше четырех шагов в глубину, крошечная пещерка, где на полках плотно лежали рулоны ткани. А посредине стол, заваленный швейными принадлежностями, — все, что душе угодно. Франко, росточком с семилетнего мальчика, вынырнул откуда-то из-под вороха ткани, чтобы поприветствовать меня.

— Франко Карлик, как видите. — Коротенькие пальцы перебирали сокровища на столе. — Что вы желаете, синьорина? У меня есть шелк, хлопок, шерсть и лен, нитки любых цветов, мел, булавки, иголки, пуговицы, наперстки и ножницы. Все превосходное, превосходное, высший класс.

Поторговавшись, я купила отрез египетского хлопка, по которому можно пустить плотную вышивку, и с восторгом глядела на синий атлас, переливавшийся, как озеро под луной.

— Пощупайте. Оцените, какая ткань, — соблазнял меня Франко, — изумительная!

Он выложил передо мной мотки ниток для вышивания, точно радугу раскинул: пурпурные, голубые, темнозеленые, красные, фиолетовые и рыжие, как мак.

— Такие нитки в Америке стоят дороже, синьорина. Очень разумно, что вы их здесь покупаете.

У меня аж руки дрожали, а Чиро равнодушно стоял рядышком. Неужели его не поражает это буйство красок? Да, поздно я спохватилась, Франко уже заметил печати эмигрантки у меня на запястье. И тут я увидела ножницы, с медными ручками, искусно изогнутыми в форме крыла. Черный шуруп посредине напоминал глаз, а блестящие стальные лезвия, наподобие длинного клюва, довершали сходство с журавлем. Заметив мой интерес, Франко бережно подхватил ножницы и положил на ладонь.

— Видите? Легкие, как перышко. Сами убедитесь, — он дал мне ножницы и обрезок муслина.

Они резали, точно по волшебству. Будто сами кроили ткань, выводя идеальные изгибы, ровные линии и углы. Даже звук, который они издавали, казался мне восхитительным, словно воробушек чирикает. Посмотрев ткань на свет, я убедилась, что линии среза такие же ровные и гладкие, как сами лезвия.

— Импорт, из Англии, — с гордостью заявил Франко. — Новые поставки этого года.

В Опи таких ножниц ни у кого не было. Мои мне подарил кузнец после маминой смерти. Он вышел из кузницы, когда я шла мимо со стираным бельем, и сказал: «Это тебе, Ирма. В память о ней». И тут же торопливо ушел к горну, заглушив ударами молота мои благодарности. У его ножниц были тонкие лезвия, но сами они такие тяжелые, что у меня от них ломило пальцы.

— Как часто их надо затачивать? — спросила я Франко.

Свои я подтачивала постоянно, на здоровенном точильном камне.

— Если они у вас будут чистые и сухие, то затупятся не раньше, чем через год.

Улыбнулся, увидев мое изумление.

— Семь лир, и они ваши. Не забывайте, это импорт.

Черный глазок, поблескивая, глядел на меня. Я провела пальцем по лезвию, как по острому тонкому листу.

— В Нью-Йорке они стоят вдвое дороже.

Чиро дернул меня за юбку и незаметно показал четыре замызганных пальца.

— Четыре лиры, — предложила я.

Франко вздохнул и убрал ножницы на место. Я отвернулась к наметочным ниткам, страстно желая вновь ощутить в руке благородный инструмент. Затем мы принялись жестоко торговаться и в итоге сошлись на том, что за ножницы, шелковые нитки, буклет с образцами рисунков и палисандровый обруч для вышивания я плачу десять лир.