Онлайн книга «Герой должен быть один»
|
Горит город. Бежит по улицам человек, и самые горячие головы опасаются заступить ему дорогу, едва взглянув в бешеные глаза Иолая, — лучше уж пусть голова горячая поостынет, чем потом целиком остывать-то! Ложатся под ноги ступеньки басилейского дворца, галереи первого этажа, огражденные перилами террасы… Женский визг. Иолай замирает как вкопанный. Этот визг он уже когда-то слышал. Трое солдат оттаскивают голосящую женщину от скорчившегося трупа. Все трое — в глухих, закрывающих лица шлемах. Лишь взгляды горят из прорезей похотью и жадностью. Визжит женщина, бьется в мертвой хватке солдата, накинувшего поверх доспеха пятнистую леопардовую шкуру… …раненый зверь взревел, приседая на задние лапы, времени на второй замах не оставалось, и Иолай швырнул секиру в оскаленную морду самки, хватая проклятую кошку за загривок, — и через себя, словно соперника-борца в палестре, послал прочь, подальше от не шелохнувшейся Иолы-невесты и пронзительно визжавшей Лаодамии, с ногами забравшейся на носилки, словно это должно было ее спасти… — Лаодамия! Дочь басилея Акаста! Один из насильников оборачивается и неторопливо идет к Иолаю, даже не обнажив меча. Приблизившись, он делает короткое, неуловимое движение плечом — и мир взрывается в голове Иолая. Он лежит на полу, а кулачный боец молча стоит над ним, ожидая, пока Иолай поднимется. Но Иолай не поднимается. Правая нога его цепляет щиколотку кулачного бойца, а подошва левой резко бьет в колено сбоку и чуть наискосок. Слышен хруст, солдат вскрикивает и падает — Иолай помогает ему упасть поближе, привстает и спиной рушится на кулачного бойца, вольно раскинув руки. Локти тяжело гремят по доспеху, солдат вскрикивает и стонет, но это уже не важно, потому что Иолай стоит с чужим мечом в руке и ждет второго нападающего. Почему тот медлит?! Задумчиво поигрывает клинком, потом сует его в ножны и снимает шлем. Перед Иолаем — Кастор Диоскур. Седой мужчина шестидесяти лет. — Только покойный Автолик, сын Гермеса, или Амфитрион-лавагет из Фив могли проделать такое с моим братом Полидевком, пусть даже и состарившимся! — искренне смеется лаконец. — У кого из них ты учился, герой? — хотя, судя по возрасту, у Амфитриона ты учиться вообще не мог… Значит, Автолик? — Радуйся, Кастор! — Иолай бросает меч севшему Полидевку; меч падает рядом, звеня. — Я — Иолай, внук Амфитриона, возничий Геракла! «А что я еще могу сказать тебе, старый друг?» — мысленно добавляет он. — Наслышан, — только и отвечает Кастор. Одно слово; дорогое, железное слово. Третий солдат отпускает замолчавшую девушку — Лаодамия почему-то и не думает убегать — и тоже снимает шлем. — Извини, Иолай, не узнал в горячке, — виновато бубнит Пелей, русоволосый стройный северянин, совсем не похожий на здоровяка Теламона, своего родного брата. — Бери что хочешь из добычи, только не сердись… Договорились? Лаодамия тихо плачет над телом отца. То, что это убитый Акаст, ясно без слов. — За что вы его? — спрашивает Иолай, понимая, что опоздал. — За дело, — твердо отвечает Пелей, и видно, что он еле сдерживается, чтобы не пнуть труп. — Подставил меня, сволочь! Я же жил у него, у Акаста, а его жена сперва в постель ко мне лезла, потом, как я погнал стерву, оклеветала меня перед мужем! Ну Акаст и разгневался… напоил меня, гад, бросил безоружного на Пелионе, еще и кентавров натравил… Спасибо дедушке [78] Хирону — помог отбиться! — Ты уверен? — В чем? — Что Акаст поверил жене, что именно он напоил тебя, что натравил кентавров?! Может, ты сам напился, заснул — а тут случайно кентавры?! — Да ну тебя, Иолай! — неуверенно улыбается Пелей. — Ты прямо как скажешь… Я богов спрашивал, и все оракулы в один голос — Акаст виноват! А Диоскуры вызвались мне помочь… Иолай молчит. — Эх вы… аргонавты! — наконец бросает он, глядя на Диоскуров, и те затихают под его взглядом; потом берет за руку плачущую Лаодамию и уходит. Никто не пытается его остановить. 3
Сухая, мертвая плоть леса, одного из немногих лесов равнинной Фессалии, покорно трещала, сгорая в костре, оставляя после себя пепел, сизый дым и тепло покоя. «Оставляем ли мы после себя что-то большее?» — думал Иолай, обнимая притихшую девушку. Лаодамия уже не плакала, глядя на костер — он напоминал ей пожарище родного города, — покрасневшие, широко распахнутые глаза девушки доверчиво смотрели в лицо спасителю, явившемуся вовремя, подобно… Подобно богу — но эта мысль почему-то не казалась удачной. — Куда тебя отвезти, маленькая? — Я хочу быть с тобой. Слова рождались легко и просто, как огнистые капли летнего дождя, пляшущего по лужам в лучах ошеломленного Гелиоса. — Со мной — потом. — Я хочу — сейчас. И всегда. — Сейчас. И всегда. А между ними лежит — потом. — Так не бывает. — Бывает. Просто надо прожить от «сейчас» до «всегда». И суметь оглянуться. — Тогда отвези меня в Филаку. Это недалеко. Там правит мой дядя, тезка отца — он тоже Акаст… Я буду ждать тебя. Даже если ты не вернешься — я все равно буду ждать. — Я отвезу тебя в Филаку, маленькая. Жди меня. Даже если я не вернусь — я вернусь. Слова… слова… дождь играет с ожившими листьями, и слезы счастья солоны так же, как и слезы печали… — Я дома, в Иолке, часто вспоминала тебя. Таким, каким ты стоял у ванной напротив Эврита — обнаженный, весь в шрамах, думающий о чем-то своем; и таким, каким ты был на охоте, когда проклятая тварь страшно обняла тебя, а ты не отшатнулся от зверя, и твое объятие было страшней звериного… — Это были два разных человека. — Нет. У них было одно и то же лицо. Мне снилось это лицо. Слова… пальцы, руки, губы… дождь притих и задумчиво бродит меж стволов… — Ты напоминаешь мне… одну женщину. Впрочем, не важно. — Важно. У тебя было много женщин? — Много. Много — и одна. — Так не бывает. — Бывает. — Она красивая? — Была. — А сейчас? |