Онлайн книга «Веселая жизнь, или Секс в СССР»
|
Если б не было гестапо, Что бы ели – я и папа? Гофман-старший умрет в 1995-м от инсульта. О том, что дело идет к апоплексическому удару, можно было догадаться уже в тот памятный вечер, глядя на свекольное после несколько рюмок лицо писателя. А вот ирониста Витю застрелят в собственной квартире в 2015-м, кажется, за карточный долг. Но вернемся в 30 сентября 1983-го. Среди многочисленных гофмановских гостей я заметил литфондовскую невесту Соню Шохет, она липла к воениздатовскому редактору Бельченко, подстриженному под «полубокс». У входа гуляла золотая литературная молодежь, в основном «писдочки» и «сыписы», человек шесть. Витя Урофеев страстно шептал что-то в ухо импортному субъекту, похоже, французу: вокруг куриной шеи иностранца был повязан пестрый шелковый платок. Востроносая блондинка Ника Лаева читала пьяной компании свои стихи. Она завывала, как Белла Ахмадулина, беспрерывно курила, как Марина Цветаева, и кутала плечи в черную вязаную шаль, как Анна Ахматова. Недавно Лаева вышла-таки замуж. Ее свежий супруг, молодой злобный критик Сеня Вигель, похожий на отощавшего Мефистофеля, ехидно и внимательно оглядывал жующую публику, ища, по всей видимости, жертву для очередной разгромной статьи. Если бы мне кто-то сказал в тот миг, что через десять лет он станет батюшкой, а Ника – попадьей, я бы от хохота свалился со стула. Чудны Твои дела, Господи! Мимо пробежал мрачно устремленный Золотуев, но, заметив меня, вернулся и подсел. – Это коньяк? – спросил он, морщась. – Да. – С утра жмет и давит. Влад вылил полграфина в фужер, поглотил с утробным клекотом, отдышался и угрюмо спросил: – Есть информация, что Ковригин вас всех на хер послал. Это так? – Отчасти. – За ним кто-то стоит. Говорят, ты был у Клинского? – Вызывали. – Про меня он не спрашивал? – Нет. – Странно… Историю с пальто не вспоминал? – Мне кажется, он давно забыл. – Эти люди ничего не забывают. Говорят, ты в Италию летишь? – Да вот вроде бы решилось… – Дешево покупают! – Влад плеснул остатки коньяка в фужер, залпом выпил, бросил в пасть пучок зелени из «клумбы» и гордо удалился, по-коровьи жуя свисающую изо рта петрушку. Я вздохнул, заказал третий графин и снова пошел к Этерии Максовне. – Можно позвонить? – Жорж, нельзя так навязываться женщине. Если мужчина звонил мне больше трех раз в день, я его бросала. Он тряпка! – В последний раз! – Хорошо. Но ваша дама не придет. – Почему? – Насколько она опаздывает? – На час. – Голубчик, на час женщину может задержать только катастрофа. – Какая? – тихо спросил я, снова представив себе разбросанные на асфальте белые девичьи ноги и далеко отлетевшие в стороны туфли. – Ну, не знаю, неудачно выкрасила волосы. Прыщ не запудривается… – А еще? – Я набирал номер театра имени М. – Муж вернулся из командировки и срочно захотел ласки… – Театр, – ответил тоскующий административный баритон. – Пригласите, пожалуйста, к телефону Виолетту Гаврилову. – Кто спрашивает? – Из райкома комсомола. – Из райкома? Ее нет. Звоните домой. – А когда будет? – Не знаю… – замешкался голос. – Думаю, теперь лучше звонить ей домой. Я в отчаянии положил трубку. – Жорж, никогда не связывайтесь с актрисами. Они безумны. Говорю вам как специалистка. Этерия Максовна умерла через два года, незадолго до кончины снова выйдя замуж и разведясь. А я вернулся к столу. Алик как раз принес третий графин коньяку. – Не идет? – Нет. – Я покачал головой и выпил. – А что ты хотел от женщины? – с оттенком сочувствия вздохнул он. – Тупиковая ветвь. Поешь хотя бы! Пропадет продукт. Я намазал черный хлеб красной икрой, а белый – черной, сверху прилепил ломтики севрюги, потом сложил оба куска вместе и съел. Жуя, я чувствовал себя подлецом: бутерброды надо было отнести домой и скормить растущему организму ребенка. Но тогда Нина сразу поймет, что я вернулся к очагу не с обсуждения книги Преловского, а из ресторана, где обхаживал женщину, ибо нормальные мужики водку икрой не закусывают. Тем временем из парткома вышла Арина, заперла дверь, подхватила большую хозяйственную сумку и побрела через ресторан в холл сдавать ключ дежурному администратору. Когда она поравнялась с моим столиком, я ее окликнул: – Эй, на барже, что грустим? – Да ну… Надоело… – Выпьешь? – Ага, шампанского, – кивнула она, опускаясь на стул. – Чуть-чуть. Ты-то как? – Ничего. – Владимир Иванович пол-литра выхлебал, а ему нельзя. У него сердце маленькое. – У меня большое! – Оно и видно. Я взял бутылку, выглядевшую посредине стола как новогодняя елка, ободрал с горлышка фольгу, раскрутил витую петельку проволочного намордника, расшатал пластмассовую затычку. Раздался хлопок, белая пробка, будто ракета, выстрелила в потолок, и я едва успел направить пенную струю в камин. Разгневанный Алик подскочил и вырвал бутылку из моих рук: – Не умеешь – не берись! – Холодное шампанское не стреляет, – парировал я. – У дураков даже клизма стреляет. Пардон, мадам! – Официант галантно изогнулся и медленно, пережидая пену, налил шипучку в бокал. Запахло дрожжами. – Спасибо, Алик! – Угощайтесь, мадам! Все для вас! – Он глянул на меня, как парфюмер на ассенизатора, и ушел, качая бедрами. Мы с Ариной выпили. – Закуси! Она поклевала. – Чего опять тоскуешь? – Понимаешь, Ник канючит, чтобы я снова Ленку Сурганову позвала. Понравилось гаду втроем! Ему теперь со мной одной это не интересно. Какая же я идиотка! Сама себе мужа испортила. Он же до меня был как чукча. Одну позицию знал. Нет… две. Дура я набитая! – Она залпом выпила шампанское, икнула и побрела сдавать ключи. Но в одиночестве я оставался недолго: ко мне, перепорхнув от Гофманов, подсела Соня Шохет, крашеная блондинка с лицом умной лошади. Она мечтала выйти замуж за любого писателя и выбрала для этого способ, который на колхозном рынке называется «попробуй и купи». Все пробовали, но никто не покупал. – Гога, ты писал заявление на Переделкино? – спросила она, призывно глядя на початое шампанское. |