Книга Когда ты был старше, страница 29 – Кэтрин Райан Хайд

Отец опять вздохнул. На этот раз глубже.

— Хочешь, чтобы я пошел взглянул?

— Ага. Спасибо.

И тридцати секунд не прошло, как он ушел, когда в двери появился Бен, загородив свет и погрузив меня в темень.

— Вот ты и сам смерть на себя накликал, глупышок, — произнес он.

Только он понимал: отец вернется. Так что придется убить меня позже. Подобно чудовищу в трубе, ему просто придется затаиться в ожидании удобного момента.

Наверняка он мне отомстил, но в моей памяти это происшествие особо как-то не отметилось. Бен делал мне плохо ужасно много раз.

5 июля 1983 года

Бен с уханьем высоко вздернул конец своего удилища — именно так, как отец все время пытался научить его не делать. Однако поспешность в рыбной ловле сошла ему с рук — в тот раз. Форель упала на дно нашей байдарки прямо мне под ноги. На самом деле она упала мне на ноги, а потом отскочила.

Я в ужасе взирал, как рыба начала умирать.

Конечно же, Бен смеялся надо мной.

— Не смотри с таким ужасом, глупышок, — советовал он.

Только это действительно ужасает. Простите, но так оно и есть. Я никогда не был вегетарианцем. Меня не одолевают сомнения в вопросах убийства животных ради пищи, только нет ничего хуже рыбной ловли. Потому что сидишь себе и смотришь, как рыба дохнет. Смотришь, как она бьется, ворочается, хватает отчаянно воздух, пока совсем не ослабевает, чтобы трепыхаться. Охотники по крайней мере стараются убивать наповал. Стараются с первого выстрела прекратить страдания животных. Они не держат голову оленя под водой в ожидании, пока тот задохнется.

Мне рассказывали, что многие рыбаки ударяют разок рыбу по голове — сильно, — чтобы облегчить ее страдания. Нет нужды говорить, что мой брат Бен был не из таких.

— Покажи-ка ее, Бен, — попросил отец со своей байдарки, подгребая веслами поближе.

Бен поднял рыбину и широко заулыбался, а мой отец поднял и навел фотоаппарат. Я тоже улыбался. Но позже, когда пленку проявили, я обнаружил, что меня на снимке нет.

Я подергивал кончик своего удилища вверх-вниз, словно старался приманить форельку на своего червячка. Только у меня не было червяка. Как всегда, я забросил крючок в воду без наживки, осторожно проделав это, пока Бен не видел.

Позже, когда я сматывал леску, он смеялся надо мной и говорил что-нибудь вроде: «Ха-ха, наживку-то твою склевали, а ты этого даже не заметил и все это время рыбачил без приманки, глупыш».

— Сматывайте! — рявкнул на нас отец. — Гребем к тому берегу.

Отец сидел в своей байдарке футах в двадцати от нас. Он указал на поросший кустарником и тростником кусок берега озера.

Мой отец, пока мы рыбачили, выпивал очень много пива. Очень. Гораздо больше, чем позже пил на биваке. Хотя в те времена мне это и в голову не приходило, сейчас я думаю, что его любовь к рыбалке тесно увязывалась с его любовью к пиву и с ненавистью, с какой наша мама смотрела, как он его пьет.

Вот, только сейчас заметил. Я говорю «мой отец» и «наша мама». Так что, возможно, ощущения незащищенности у Бена, о каких я вскоре расскажу, были не так уж и далеки от действительности. Впрочем, это я уже ухожу в сторону.

Когда мой отец говорил, что пойдет на берег, он имел в виду, что ему надо пописать. Опять. Само собой, нет ничего невозможного для мужчины пописать за борт байдарки. Однако всякий раз, когда отец справлял малую нужду, он заодно избавлялся и от охапки пивных бутылок, которые обыкновенно припрятывал за какой-нибудь растительностью. А мы должны были грести рядом с ним, чтобы не оставаться одним на озере в отдалении. В конце концов, нам было всего шесть и двенадцать лет. Слишком юны, чтобы быть предоставленными самим себе в байдарке на озере. Или пьяному отцу. Только, конечно же, это я понял уже много позже.

Я наматывал леску на катушку, и мы с Беном смотрели, как мой голый крючок прорывал поверхность воды.

На этот раз Бен произнес кое-что новенькое.

— Ты что, думаешь, я болван? — сказал он. — Думаешь, я не замечаю, что ты всегда забрасываешь без червя?

Я ничего не сказал. Только почувствовал, как загорелось и (наверное) покраснело лицо. Я опустил взгляд на форель Бена, которая лежала уже совершенно неподвижно. Умерла, что ли, думал я, или просто смирилась с неизбежностью своей судьбы?

Бен покачал головой и принялся грести.

Мы смотрели, как отец вытащил свою байдарку на грязный берег и вышел из нее, утонув своими резиновыми сапогами в грязи до середины икр. Он громко ругался, отчего мне становилось неловко. Я оглядывался, желая убедиться, слышал ли еще кто-то, но не видел никого ни на берегу, ни поблизости на озере.

— Боишься червяков, глупышок? — спросил Бен.

— Нет, — отрезал я, возможно, несколько с отвращением. — Просто не хочу убивать их.

— Рыбу? Или червей?

— И тех, и других, наверно.

Я слышал чавкающие звуки отцовских сапог, когда он вытаскивал их из грязи — шаг за шагом. Он старался сохранять равновесие, потому что его руки были заняты пустыми бутылками из коричневого стекла.

Я поднял взгляд на Бена, лицо его было мрачным.

— Значит, я убийца? Так, что ли? Ты зовешь меня убийцей?

Конечно же, легко, оглядываясь на прошлое, понимать, что мне следовало бы ответить. Только все случилось так быстро. Я глянул на пустой открытый глаз рыбины, лежавшей на дне байдарки. И кивнул. Просто это казалось таким очевидным.

Свою ошибку я осознал довольно быстро, но все равно слишком поздно. Мой отец скрылся в кустах, откуда не мог прийти мне на помощь. Я почувствовал, как меня ухватили за рубашку, вздернули вверх и швырнули в воздух. Я шлепнулся в воду и погрузился в зеленоватое озеро на пугающе долгий отрезок времени, все отчаяннее нуждаясь в кислороде. Если бы я знал, что Бен собирается бросить меня в воду, я бы вдохнул поглубже и задержал бы дыхание. Увы, подготовиться мне никак не удалось.

Припомнилась форель. Теперь я знаю, подумал я. Каково задыхаться.

Я стал выбиваться на поверхность и, только когда лицо поднялось над водой, когда я жадно вдохнул, взглянул на свои руки и понял, что они пусты.

У меня больше не было отцовского сверхлегкого удилища и катушки с леской.

Бен не смеялся. И не подтрунивал надо мной. Только на его лице сияло выражение такого довольства, что я очень сильно встревожился.

Минуту-другую я барахтался в воде, прежде чем услышал голос отца:

— Что у вас, черт возьми, случилось? — проорал он.

Оглянувшись, я увидел, как отец с трудом залезает обратно в байдарку, не тратя времени на смывание грязи со своих сапог. Если бы я не был в воде, он, чтобы не нести всю эту грязь во взятую напрокат лодку, отполоскал и отмыл бы сапоги в озере (по одному за раз), пока половина байдарки все еще находилась бы на берегу.