Онлайн книга «Квантовая ночь»
|
– Я видел записи собеседований со мной, – сказал я. – Ты о процессе Девина Беккера? – Что? Нет, нет. Старые записи. 2001 года. Со мной. В старом здании факультета психологии в Форт-Гэрри. Долгая пауза, затем: – Как ты их нашёл? – По правде? Я обыскал твой офис. Менно снова погрузился в молчание. – М-да, – сказал он наконец. – Я спрашивал тебя, что со мной тогда случилось. Почему ты не показал мне эти записи? – Я знаю, что для тебя потеря памяти стала новостью, Джим. Но для меня это новостью не было. – Господи, Менно. С каких пор ты знаешь? – С 2001 года. С тех пор как ты её потерял. Прости, но тогда это было очевидно. Я не думал, что пропало целых шесть месяцев, но было ясно, что ты утратил память за какое-то время. – Так почему же ты мне не рассказал? Он приподнял плечи. – Потому что ты излечился. – Излечился? От чего? – Я не знаю, – сказал Менно. Он не мог видеть выражение моего лица, но, должно быть, почувствовал, что я собираюсь возразить, потому что приподнял руку: – Честное слово, я двадцать лет пытался это выяснить. – Он шумно выдохнул. – И знаешь что? Это такое облегчение – наконец иметь возможность об этом поговорить. С тех пор как уехал Доминик, мне и обсудить это стало не с кем. – Так что же, чёрт возьми, произошло? – Мы с Домиником Адлером разрабатывали прибор, который мог бы детектировать не произнесённые вслух фонемы – по сути, считывать артикулированные мысли прямо из мозга. Ты откликнулся на наше объявление о поиске подопытных в «Манитобан» [44]. Тогда я участвовал во многих таких вещах; что угодно за пару лишних долларов. – Я помню. Такая штука типа шлема. Менно кивнул. – На самом деле их было два. Мы начали с первого, и он действительно смог уловить активность твоего мозга, но она была очень слабой и терялась в том, что мы посчитали шумами. Тогда мы разработали второй шлем, в который добавили транскраниальный ультразвук. Идея была в том, чтобы посмотреть, нельзя ли усилить нужный нам сигнал в твоей слуховой коре, сделать из него своего рода внутренний крик вместо шёпота, чтобы наш сканер смог его различить. Но вместо этого ты и… ты потерял сознание. – Я этого не помню. – Но это было. ТУЗ-стимуляция тогда была ещё в новинку; мы этого не ожидали. Я коснулся ладонью груди. – Всё, что я помню из того времени, это что меня пырнули ножом, но… – Да? – Ну, насколько я могу судить, 31 декабря 2000-го я был в Виннипеге, а не в Калгари. Менно пожал плечами: – Я не знаю, откуда ты взял идею о нападении, но этого не было, по крайней мере не тогда. Но… да. Ты в тот вечер был здесь – и наш шлем тебя вырубил, а когда ты пришёл в себя, то, как бы это сказать, вернулся ты не весь. Я удивлённо уставился на него, но он не мог этого видеть. – Что? – До тех пор у тебя был внутренний голос – я видел его на осциллоскопе, – однако после этого он пропал. – Что ты имеешь в виду под «внутренним голосом»? – Именно то, что сказал: внутренний монолог, артикулированные фонемы в мозгу даже тогда, когда ты ничего не говоришь. Однако после того, как ты пришёл в себя, он пропал. Свет горел… – …но никого не было дома? – закончил я. – Ты серьёзно? – Да. – Грёбаный эф-зэ? Философский зомби? Господи. Не просто анестезия, но… – Я тряхнул головой. – Нет. Нет, это же просто мысленный эксперимент. Философские зомби в реальности не существуют. Менно молчал, наверное, секунд тридцать. Затем тихим голосом произнёс: – Существуют. Они повсюду. – Да ладно! – У большинства людей, которых мы протестировали, не было внутреннего голоса. – Тогда ваше оборудование, должно быть… – Стой. Думаешь, мы не проверили всё по три раза? То, что я тебе говорю, – правда. – Он махнул рукой в моём направлении: – Единственное, чем был необычен твой случай, – это тем, что поначалу у тебя внутренний голос был, а после обморока ты его утратил. – Сколько я был без сознания? – Может, минут пять. И через несколько дней мы снова тебя протестировали – без ТУЗа, разумеется, – и, в общем, внутреннего голоса больше не было. – И вы решили проводить со мной регулярные собеседования, чтобы посмотреть… – Посмотреть, не изменилось ли чего в тебе. Хотелось бы мне, чтобы мы устраивали такие же собеседования и раньше, но мы никак не могли знать, что случится. – Я не смотрел записи собеседования от начала до конца, но не заметил никаких изменений… – Заметных изменений не было, – подтвердил Менно. – Внешне ты вёл себя точно так же, как и прежде. – До последней записи, – сказал я. – Э-э… – очень тихо сказал Менно. – Да. – И это было не только на плёнке. Я изменился, и люди могли это заметить. Кайла могла заметить. – Кайла? – Моя подруга – ну, с которой я в то время встречался. Кайла Гурон. Она… – Гурон? – удивлённо прервал меня Менно. – Она ходила на твой курс. Я виделся с ней вчера, впервые почти за двадцать лет. Она сказала мне, что я… я тогда ударил её. Я! – Я покачал головой, всё ещё не в силах с этим смириться. – И потом, все эти ужасные вещи, что я наговорил на том собеседовании. В это просто невозможно поверить! Он медленно кивнул: – Ты и правда изменился ближе к концу. Я не знаю почему. – У тебя должны были быть какие-то идеи. И, чёрт возьми, как я снова стал нормальным? – Джим, честно, я не знаю. Но… – Что? – Но в течение почти шести месяцев ты правда был философским зомби. – Он повернул голову влево, потом вправо – может быть, в знак отрицания, а может, изображая орды, что преследовали его два десятка лет. – И ты был так же пуст, так же безучастен, так же мёртв внутри, как и бесчисленные миллионы других, что постоянно нас окружают. * * * Я, шатаясь, вышел из вестибюля дома Менно на Портидж-авеню. Было время обеда, и тысячи людей шли по ней на восток, и другие тысячи на запад, а я просто стоял, словно остров на реке, пытаясь не потерять равновесие. Ко мне приближался мужчина со склонённой головой, на ходу набирая что-то на телефоне. За ним шли двое с воткнутыми в уши наушниками – оба, так получилось, с проводами характерного эппловского цвета. Они проплыли мимо, даже не взглянув на меня, просто бездумно обогнув препятствие. |