Книга Рай земной, страница 30 – Сухбат Афлатуни

Даже налюбовавшись на эти гнойные плоды соитий, исполнившись столь частого у нашего брата врача скепсиса к полу и его инстинктам, я, однако, продолжаю испытывать род какого-то священного, немедицинского уважения к самому соитию. Не желая его для себя, нет… И не лакируя его эстетически, как предприимчивые порнографы всех времен. Но проникаясь какой-то жалостью к этим голым и беззащитным людям, особенно если соитие было блудным. Ибо нет греха, в котором грешащий был бы так же беззащитен, так же уязвим. Финеес — это, говоря другими словами, олицетворение того наказания, того ада, который ожидает этих “голых” уже при жизни, не говоря о том, что будет после, где червь не угасает.

Но мог бы я, я сам, ударить их копьем, услышать короткий и страшный вопль, увидеть, как ложе быстро темнеет от крови? Готов бы я был сделать себя орудием не только милости Божией, но и Его гнева? Не знаю…

А по городу между тем ползут мрачные слухи. Будто собирают сведения обо всех поляках и собираются их куда-то высылать. И произносится это с чувством тупой, свинцовой покорности: люди уже привыкли. Вот и я сложил на всякий случай самое важное: служебник, антиминс, пару иконок, эти записи, сапоги, расческу, зуб. порошок. А дождь снова льет, и в лужах пузыри — значит, кончится не скоро».

Через год с начала Плюшиного проживания у Евграфа произошло ее первое близкое знакомство с Натали.

Нет, виделись и раньше. Их как-то Геворкян у себя в Музее репрессий знакомил; Натали туда попала через «Речку», «Речь Посполитую», помогала там руками по хозчасти. Она ж и электрик, и подкрасить, и прибить — все умела. Геворкян, кстати, потом спрашивал Натали, общаются ли, соседки ведь. «Эта, что ль?.. Морская свинка в обмороке?» — кривилась Натали. Дело было еще до Плюшиного переезда к Евграфу.

А тут у Натали снова дела вкось пошли. Укатил в свою Польшу Фадюша, стало пусто: ни макаронами накормить, ни мозги вправить. Тут еще две ее старые подруженции дернули в Москву разгонять тоску, там и залипли. Под конец Натали тюкнула в гололед новенькую свою бээмвэшечку, красавицу; сама даже синяк не поимела: ремень спас, а машинке пришлось «даси-даси».

Стало Натали под вечер делаться не по себе. Намоет полы, начистит ванну и сидит думает. Или лежит с пивом, смотрит порнушку, но ее ж долго не посмотришь: одно и то же. Книжки умные, которые раньше читала, теперь читать не тянуло: повертит в руках и на место положит.

Выйдет погуляет по району, в окна поглядит. Даже собаку запланировала уже, только не могла придумать, какой породы. Или мужичка приглядеть, чтоб не инвалид и не требовал повышенного интимного внимания. Только ничего подходящего в близлежащем радиусе не имелось, а что имелось, то на Натали само не глядело. На нее-то и молодую очередь не выстраивалась, а теперь… «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано». Вот именно, камрады.

Делала Натали несколько невеселых кругов, подмерзала и топала обратно в чистую свою и постылую квартиру. Иногда пивка в ларьке прихватывала и вонючих каракатиц, завершить вечернюю программу.

В один из таких вечеров, возвращаясь с очередной прогулки, заметила женскую фигуру у подъезда. Фигура специфически покачивалась. «Алкашня», — устало подумала Натали и собралась заходить в подъезд.

Свет из двери упал на пьяную. Натали остановилась: узнала. Свинка морская, здравствуйте вам.

Плюша ежилась, разглаживала на себе пальто, что-то тихо и нервно говорила. Что пришла к матери, а дверь закрыта, и теперь вот…

Натали схватила ее за руку и потащила к себе.

Та даже до «белого друга» не успела добежать: продрало. Натали втолкнула ее в ванную, сама пошла на кухню, пошукать в аптечке.

Плюша ныла в ванной, булькала водой и мамашку свою звала.

«Интеллигенция…» — кривила губы Натали, копаясь в таблетках.

Нашла нужное, пошла в ванную:

— Оставь, сама подотру… В ванну лезь!

Плюша еще всхлипывала и оглядывала кафель. Оценила, похвалила, сквозь сопли свои.

— Ремонт недавно сделала. На вот еще и это… Запей.

Плюша шумно запивала из Фадюшиной чашки. Закашлялась. Натали постучала ей по спине и пустила воду в ванну. Вышла, посидела на диване.

Плюша долго не подавала признаков жизни, Натали постучала. Внутри барабанила вода, отклика не было.

Натали заглянула.

Плюша сидела в ванне и глядела на нее коровьими своими серыми глазами.

— Жива, что ли? — Натали оперлась о косяк.

Плюша кивнула.

Оставила ночевать ее у себя. Постелила ей в зале, сама устроилась в Фадюшиной бывшей. «Вот, — думала, засыпая, — свалилась на мою голову…» И улыбалась зачем-то.

Утром болтали на кухне. Болтала, в основном, Натали, соскучившись по живому разговору. Она пекла оладьи и курила; открыла вишню из старых запасов.

Наизвинявшись, Плюша начала уходить. Потопталась на кухне, потопталась в коридоре. Хотя приезжала к матери, заходить к ней не стала. «Позвони в дверь, — говорила в подъезд Натали, — может, уже дома».

Плюша бормотала разные благодарности и спускалась задом вниз.

«Странная», — думала Натали. И снова улыбалась и посмеивалась: смешинка, что ли, в рот попала…

А с Плюшей тогда случилась вот что: жизнь ее с Евграфом хрустнула, дала трещину и зашла в тупик. И выползать обратно из тупика не хотела.

У Евграфа случился запой: лежал как труп на тахте, Плюша сидела на кухне. Выбирался из запоя тяжело, на какое-то время стал добрым, сажал Плюшу рядом и водил по ее лицу пальцами, тепло и щекотно.

Через пару дней все стало по-старому, даже хуже.

Один раз ударил ее, Плюша упала и раскровила губу. Потом просил прощения. Простила… Назвал дурой.

Плюша ездила к мамусе с разбитой губой, чтобы та что-то сделала по своей линии. Мамуся утешала ее, кормила курицей, но колдовать отказывалась: заговоры оказались не ее профилем. Лучше пусть он перестанет на поле ходить и людей туда водить. И зашьется.

Евграф зашился.

Начал принимать душ по утрам, покупать кефир и пить его.

Стало еще хуже.

Начал странно, с ледяной усмешкой глядеть на Плюшу. И руки у нее, оказывается, не те, и ноги не такие. «Ты какая-то… неактивная», — делал ей выговор в постели. Плюша вздыхала и пыталась быть активной. И на поцелуях не экономила, старалась, в общем.

Он стал принуждать ее к стирке и другим домашним делам. Не выдержав, Плюша вызвала специальную женщину, чтоб убралась; Евграф застал женщину и выгнал. Требовал, чтобы Плюша сама, сама, с мокрой тряпкой… Ужас. Плюша в ответ стала засиживаться в музее и возвращаться, когда он уже спал, накрывшись с головой.

— Забеременей, — учила ее мамуся. — Может, тогда образуется.

А если не образуется?

— Тебе уже четвертый десяток, потом поздно будет, — напоминала мамуся, накладывая ей с собой фаршированные перцы.