Онлайн книга «Рай земной»
|
— Свобода воли? — хмуро переспрашивает дьякон. — Да. Вздохнув, отец Григорий отходит к своей поющей группке. Останавливается: — У Адама тоже была свободная воля!.. А змей — что? Приполз и искусил! Подъезжают еще люди — в основном с церкви. Молодежь. И ребята из «Речки», из театральной студии, куда Фаддей ходил. Обе группы стоят друг против друга мирно, но с напряжением. — …Они собрались, — начинает телевизионщица, — чтоб выразить протест против решения городских властей построить здесь Инновационный центр… — Мы не против строительства центра и высоких технологий, — появляется приехавший с телевизионщиками Геворкян. — Но строительству, понимаете, должны предшествовать раскопки… — А что говорят в мэрии? — Что место не входит в число исторических… Абсурд! Хочет сказать еще что-то, но камера уже уходит, и он идет здороваться и жать руки. Подходит к Натали, спрашивает о Фадюше. «Учится», — отвечает Натали. За спиной Геворкяна хлопает своими глазищами Плюша. Геворкян поглядывает на церковных и на своих, из «Речи Посполитой». — Раскол, — оборачивается к Плюше. — То, чего и боялся. Пойду поговорю с дьяконом. Отец Григорий! — Больше всего, — работает сбоку телевизионщица, — решением возмущены верующие. Здесь, на этом поле, как они считают, был расстрелян почитаемый священник, иеромонах Фома… — Он был поляком, — подают голос из «Речки» и вертят портретом. — Активистом польского землячества… — Руки прочь от мертвых! Руки прочь от мертвых! — скандирует кто-то. Натали щурится на вертолет над полем. Красиво, собака, летит. «Ка-26», винты противоположного вращения. Нравятся Натали вертолеты. Прострекотал и улетел. — Мы надеемся, — дьякон глядит, моргая, в камеру, — что с помощью властей и их понимания сможем обрести здесь эти мощи… А то, что некоторые говорят, что пострадал тут как поляк, это нельзя принять. Если мы начнем своих святых по национальному признаку делить, это такое начнется… Есть только две национальности: верующий и безбожник! — Это вырежут, — хмыкает рядом Геворкян. — Насчет властей, может, оставят. Говорит тихо, как знающий. — Но ведь иеромонах Фома еще не признан святым? — продолжает телевизионщица. — Над этим сейчас работаем, собираем материалы… Вот только разрешение на раскопки нам дайте, а то тут уже черные археологи повадились копать, скоро уже не найдешь ничего… — Это, может, не вырежут, — задумчиво говорит Геворкян и глядит наверх. Снова пролетает вертолет над полюшком-полем. — То-маш! То-маш! — орет молодежь из «Речки». — Фо-ма! Фо-ма! — откликаются из группы напротив. Группа эта как-то расширилась, видно, подъехали с других приходов. Побуксовав в грязи, телевидение уезжает. Часть пикетных уходит: погреться дома, потупить в телевизор. Натали быстро отпивает из фляжки. Протягивает Геворкяну. «При исполнении», — шутит Геворкян. И Плюша эта тоже носом мотает. А где ее сталкер? Слинял ее сталкер. Ой, ну как хотите, хоспода товарышчи… «Видит бог, не пьем, а лечимся!» Ух! Хорошо, паны-коханы! Подходит отец Гржегор, прощается с Геворкяном. — Я им сказал, чтобы все было тихо и легально, — поглядывает на «Речку». — Не волнуйтесь, — неуверенно говорит Геворкян. — Столько кругом ненависти… — Это не ненависть, — вставляет захмелевшая Натали, — это мы так живем! Ей хочется обнять ксендза, но вовремя загорается лампочка, что монах. Поэтому в объятья к Натали попадает Геворкян. — Ну зачем… — сопит Геворкян, пока она его жиры мнет. — В благодарность… за Фадюшу. — Натали выпускает Геворкяна и обнимает следующую на очереди Плюшу. Вот уж кого приятно: будто булочку обнимаешь. И носик у нее милый такой, дай еще обниму. — Приходи ко мне еще в гости, — обдает Натали ее своим шепотом. — Киношку посмотрим, про высокое… Только этого своего не бери: от него рыбой несет. Плюша хочет что-то сказать, но ничего не говорит. И не надо, кыса моя, и не говори. И так все с ними, мужиканами, понятно. Остаются две группы: из «Речки» и церковники. Стоят, перебрасываются репликами — молодежь в основном. — Мы сюда не ссориться пришли, — умиряет своих отец Григорий и протирает очки. Остальные, из тех, кто посередке, к одной группе приобщатся или к другой. И там, и там — портреты иеромонаха Фомы. — Фо-ма! Фо-ма! — То-маш! То-маш! Солнце лезет за тучу, гаснут лужи, окна и толстые линзы очков дьяконских. Не осталось почти никого посередке. Плюша топчется, не знает, к кому присоединиться. — Уводите своих, — хрипло просит Геворкян дьякона. — А вы что своих не уводите? — Да тут из Речи уже и не осталось, какие-то типы посторонние… — У нас тоже половина непонятно кто. Спрашиваю: вы кто? Молчат. Или говорят: патриоты… — Вот только патриотов нам тут и не хватало, — Геворкян закашливается. Оборачивается к Плюше. — А вы что тут? Идите домой, говорю! Плюша стоит и дышит в заиндевевшие ладони. Оцепенение какое-то нашло на нее, и воздух темнеет. Уже не кричат. Две толпы молча смотрят друг на друга. Лицо Геворкяна становится серым, уставшим. И вдруг… Все задирают головы. — Полюшко-поле!.. — орет кто-то сверху. По узкому забору шагает Натали. «Полюшко, широко поле! Едут по полюшку геро-о-ои…» С одной стороны под ней толпа, с другой — поле пустое. Остановится Натали, махнет из фляжки, дальше идет: «Девушки плачут! Девушкам сегодня грустно!..» — Милый надолго уе-е-ехал, — подхватывает кто-то снизу, — эх да милый в армию уе-е-ехал… И давай Натали фоткать. «Сковырнется сейчас», — волнуются. И подпевают, со словами и просто мыча. — Девушки, гляньте! — дирижирует сверху Натали. — Гляньте на дорогу нашу… Ну, блин, веселее, все вместе! И-и-и… — …Вьется дальняя доро-о-ога, — несется в похолодевшем воздухе. — Эх, да развеселая доро-о-о… Взлетают с поля птицы. Взмахнув руками, Натали валится за забор: — Ё! Народ облепляет забор, подсобляя друг другу: плечи подставляют, за ноги лазунов придерживают. И видят те, кто первыми забрались, широкое поле. А под забором кучу песка. И Натали, из этой кучи на четвереньках выползающую. |