Онлайн книга «Самая страшная книга. Призраки»
|
– Доктор осмотрел – перелом ключицы. Паспорта нет, лопочет на своем. В рюкзаке – ножик, ножницы и напильник. Ну, ментам позвонили, они приезжать отказались. Мы его оформили. Люба уточнила по секрету, что найденные при досмотре замшевого рюкзачка десять долларов присвоил врач. Парень мог быть и вьетнамцем, и корейцем, но персонал прозвал его Китайчонком. Он послушно выполнял требования врача, исправно ел казенные харчи, запивая травяным отваром из термоса. Днем молчал, а говорил во сне, бормотал и стонал. Язык чужой, птичий. На соседа не посмотрел ни разу, да и Катышев не стал устанавливать контакт с бродяжкой. Хотелось провести неделю в спокойствии, за книгой. Отдохнуть от людей. – Так-так-так. Алик поскоблил ногтями подбородок. Китайчонок забрался на койку. В его руках Катышев заметил букет капельниц. Никак подобрал в реанимационном отделении – этого добра там навалом. Сосульки волос болтались у крысиной физиономии. – Братан, – повысил голос Алик. – Тебя здороваться не учили? Ноль реакции. Рот Алика искривился раздраженно. – Ухи заложило? – Он не понимает, – вступился Катышев. – Малахольный. – Так малахольных надо отдельно от нормальных лечить. Алик, не смущаясь, стащил штаны с трусами, надел полосатые шорты и плюхнулся в кровать. Китайчонок изучал капельницы как сокровище. «Тело – это большой разум, – говорил Заратустра, – множество с одним сознанием, война и мир, стадо и пастух». – Слышишь, – зашевелился Алик, – он не вшивый случайно? Катышев закрыл книгу. – Вряд ли. Санитары бы обрили. – Куришь? Катышев кивнул. – Идем подышим. Зашуршала пленкой пачка «Канзаса». Костыли Катышева застучали по линолеуму. Проходя мимо койки Китайчонка, Алик брезгливо поморщился. Больница была старой, довоенной. Продутая сквозняками, закопченная полумраком. В углублении, как в черной пещере, дежурный пост и скучающая медсестра. Тусклые лампочки. Пустые палаты. – Читал, ее закроют к такой-то матери. Алик сковырнул штукатурку – от стены отклеился кусок размером с граммофонную пластинку. Катышев на костылях едва поспевал. – Ты с чем лег? – спросил он, ругаясь про себя. – Со всем. Все болит, сил нет. «Он же как бык здоров», – подумал Катышев. В тесной курилке было холодно. Унылый пейзаж за окном: пустырь, морг, жидкий подлесок, постепенно сгущающийся до полноценных сосновых дебрей. Дворняги лаяли на пустыре. – Дымят, – Алик ткнул сигаретой в фабричные трубы, торчащие из-за бетонного забора. – Мой батя там пахал на каторге. А я сказал – дудки. Не стану спину гнуть. В бизнесмены подался. Ксероксы. Ты-то сам чем маешься? – Я инженер. – Уважаемо. Алик харкнул зеленым. – Слышишь, а как этого чучмека зовут? – Никто не знает. Китайчонок. Алик хмыкнул. – Я в армии таких гонял. Как сидоровых коз. Они застали азиата за важным делом: он отделял иглы и зажимы от капельниц. На подушке лежали перочинный нож и надфиль. – Кончать надо с хиромантией, дружок, – бросил Алик. Мозг отказывался впитывать мудрости Заратустры. Разболелась нога. Катышев посматривал на Китайчонка: тот растягивал капельницы и складывал перед собой. «Полторы лапы, считай, а какой ловкий!» Тонкие пальцы с нестрижеными ногтями перебирали трубки. – Эх, сейчас бы бабу, – сказал, таращась в потолок, бизнесмен Алик. – Видел бы ты Ленку мою – Наталья Ветлицкая отдыхает. «Странные у меня соседи, – подумал Катышев, – один – имярек, по-русски ни бельмеса, другой в травматологию без травм поступил». К вечеру Алик стал для Катышева большей загадкой, чем Китайчонок. На операцию его не направили, уколы не прописали. Дежурный врач сверился с журналом, спросил: – Жалобы? – Жизнь бьет ключом, и все по голове. – Вот и славно. На Китайчонка, поглощенного своими игрушками, доктор глянул как на кусок дерьма, и сразу перешел к Катышеву. – Болит? – Ужасно. – Не надо терпеть. – Слышите, – окликнул Алик, – может, вы хунвейбина помоете? Воняет. Если Китайчонок чем-то и пах, то только душистыми травами. – Без ваших советов, – пресек доктор. – С начальством, Кошкин, не спорят. Сестра вколола налбуфин, и Катышев поплыл. Огонь, терзающий ногу, постепенно угас. Стены палаты чуть изгибались. Череп наполнился ватой. Перед тем как кануть в соблазнительное беспамятство, Катышев увидел Китайчонка: парень что-то беззвучно шептал, прикасаясь губами к капельницам. – Откушать просим, доктор, чем бог послал. Коли доктор сыт, так и больному легче. Травматолог по фамилии Белова с отвращением посмотрела на предложенную Аликом банку. Удалилась и увела с собой Китайчонка. – Такая внезапная, такая противоречивая, – Алик облизал ложку. Дородная повариха вкатила тележку с кастрюлями. – О, супец, – оживился Алик. – Гороховый? Хана вам, готовьте противогазы! Повариха воздела горе глаза. Плеснула суп в подставленную Катышевым тарелку, шлепнула горсть каши, нацедила безвкусный чай. – Китайчонок как придет, в столовую отправьте. – Небось, лакомство какое-то для него запасли? – уличил Алик. – А нам – помои хлебать? – Сам ты помои, – огрызнулась повариха, – пузо отожрал, а мальчик с голоду умирает. – Мальчик… Валь, ты слышал ночью, что он вытворял? – Не. Меня вырубило сразу. Сам с собой говорил? – Говорил? Да он молился во сне до рассвета. Я уж ему рожу подушкой прикрыл, чтобы вместо кляпа. Катышев отхлебнул суп и посмотрел на облупленную батарею. Между еще железных ребер сушились напоминающие спагетти пластиковые трубочки. – Схожу за кофем. Взять тебе? – Нет, спасибо. Катышев осторожно помассировал колено. «Что за травма такая, при которой носишься как конь по больнице?» Заратустра утешал: «Одинокий – ты на пути к самому себе». Наверное, так. Но насколько же печален путь этот, если за пять дней никто не пришел навестить Валентина Катышева: ни коллеги из НИИ, ни родня. Мама его умерла семь лет назад от менингита, отец жил с новой семьей на Севере, а друзей как таковых у него и не было. Просто приятели – привет-пока. В девяносто третьем он почти женился: девушку звали Майя, начитанная, милая. Бросила Катышева за месяц до свадьбы, укатила в Москву. |