Книга Самая страшная книга. Призраки, страница 67 – Максим Кабир

Пока она была в душе, он ушел. Столкнулся в подъезде с интеллигентным мужчиной в очках. Мужчина нахмурился, судорожно пытаясь вспомнить Химичева, и на всякий случай поздоровался.

– Добрый вечер, Максим, – кивнул Химичев.

В январе он оформил загранпаспорт. Процесс не занял много времени. Работница ОВИРа приняла его за президентского зятя.

Федя подумал, что чувство, растопившее лед его губ, и есть человеческое счастье. Отныне он не просто шел к цели. Он научился упиваться дорогой.

Возле съемной квартиры Феди, ставшей тесной от зеркал, недавно вырос особняк, столь же роскошный, сколь и безвкусный. Федя часто видел выезжающего из ворот громилу в лыжной шапочке, с бульдожьей, покрытой оспинами физиономией.

– Эй! – окликнул он соседа.

Громила оглянулся, глаза его враждебно сверкнули, но через миг пришло узнавание.

– Эммануил Робертович? Какими судьбами?

Химичев объяснил.

– Да не вопрос, что вы! Для таких людей ничего не жалко!

На следующий день громила отдал бывшему воспитаннику челябинского интерната и бывшему двойнику поп-звезды пять тысяч долларов.

– Мои двери всегда для вас открыты! – добавил он, тряся руку Феди в своих лапах.

Ночью Химичеву снился замерзший океан, где вместо льдин были изломанные осколки гигантских зеркал. Зеркала терлись друг о друга и хрустели, осыпались серебром, и вихрь поднимал к черному небу тучи зеркальной пыли.

– Дом, – бормотал Федя во сне.

Утром он собрал вещи – с учетом книг и записей, целых два чемодана. Покинул зеркальный лабиринт и снял номер в гостинице неподалеку от Борисполя. Билеты на самолет лежали в его кармане. И он потерял бдительность.

Эмоций и чувств к двадцати пяти в нем было гораздо больше, чем прежде, хотя по общечеловеческим меркам он был не теплее зеркальной поверхности. Паренек, часами в смиренном ожидании просиживавший у пруда, нетерпеливо кружил по номеру.

Дверь была совсем рядом!

Не в силах оставаться на месте, он выбежал в ночь и блуждал темными киевскими закоулками. Он не слышал, как они приближались, опомнился лишь, когда снег хрустнул за спиной.

Перед ним, в зловонной арке, стояли две мужские фигуры.

Химичев взял себя в руки и спокойно, даже высокомерно поглядел на мужчин.

– Вы меня не узнали? – вскинул он бровь.

– Узнали, Юфа, прекрасно узнали, – проскрипел голос.

– Вот и чудно, – Химичев хотел пройти мимо, но его толкнули в снег. Впервые с тех пор, как он вырвался из интерната, к нему применяли физическую силу.

– Мы говорили тебе не появляться в Киеве? – мрачно спросил один из типов.

– Но я не Юфа…

Мужчина вытащил пистолет с глушителем и дважды выстрелил. Обе пули попали в левую сторону Фединой груди, выбив из его куртки красные перья и фонтанчики крови. Федя дернулся и замер на темнеющем снегу.

В небытии он видел людей с зеркалами вместо лиц, и отражения создавали бесконечные черные воронки, похожие на беззвучно кричащие пасти.

Химичев очнулся на больничной койке три дня спустя. От его грудной клетки тянулись трубочки, ведущие в бутылку с раствором. Содержимое бутылки булькало при каждом его вздохе, и дышать было неприятно, а кашлять – невыносимо. В палату ворвалась ватага медиков, и главный сказал, потирая руки:

– А вот и наш феномен!

– Что… произошло? – слабым голосом спросил Федя.

Седой врач по-отцовски улыбнулся:

– Произошло то, что вы уникальны, Федор Сергеевич!

Химичев отметил: врач называет его настоящее имя.

– И ваша уникальность спасла вам жизнь. Дело в том, дорогой мой, что вам посчастливилось иметь врожденную аномалию, так называемую декстрокардию. А мне, признаюсь, посчастливилось заполучить пациента, о котором мечтают многие светила науки. Ведь транспозиция органов – явление чрезвычайно редкое!

Медики закивали. Смотрели они на Федю почти с любовью.

– Не понимаете? – сладко пропел старый доктор. – Все просто и удивительно, как сама природа! Ваши внутренние органы, молодой человек, расположены зеркально. Сердце – справа, а печень и селезенка – слева. Кровеносные и лимфатические сосуды, нервы, кишечник также инвертированы. И если бы не это чудо, вы бы давно были мертвы.

Химичев сдавленно поблагодарил врача и прикрыл глаза. Он думал об улетающем самолете, ускользающей цели.

Он провел в больнице месяц, проштудировал словарь итальянского языка и взялся за латынь. Врачи в нем души не чаяли, а родственники других пациентов, путаясь, приносили ему соки и еду. Незадолго до выписки он переспал со своей последней женщиной – медсестрой Кариной.

Карина жадно целовала его в губы, гладила повязки и называла «мой Брюс Ли». Она была уверена, что он азиат.

В мае он повторно купил билет на самолет Киев – Рим и без сантиментов попрощался с Украиной.

Вечный город тепло встретил гостя. По-итальянски он говорил бегло, и надо ли упоминать, что римляне принимали его за земляка. Позаимствованных у киевского бандита денег хватило, чтобы снять домик на тенистой улочке. К вечеру соседи уже приветствовали его как старого знакомого.

Он устроился на работу в библиотеку возле Дворца конгрессов.

Начальник, профессор Альдо Доминичи, помог ему получить пропуск также и в библиотеку Ла Сапиенца, старейшего университета, основанного в 1303 году папой Бонифацием VIII.

Сеньор Доминичи не выговаривал имя Федор и потому называл его Раф, в честь актера Рафа Валлоне, на которого, по мнению профессора, был чертовски похож библиотекарь.

И вновь челябинский сирота погрузился в книги. Он допоздна засиживался над изъеденными пожелтевшими страницами и домой приходил обессиленный.

Проводить пятничные вечера в компании с профессором он начал не из желания иметь друга и, уж конечно, не от одиночества. Дружба с Альдо Доминичи сулила выгоду, ключ к разгадке и ключ в прямом смысле слова. К тому же ученый помогал ему осваивать латынь.

Они прогуливались римскими улицами и говорили о поэзии. Профессора впечатлило то, что подопечный помнил наизусть целые отрывки из Данте. Как бы он впечатлился, узнай, что Федя прочитал «Божественную комедию» только из-за упоминания в ней зеркала.

Иногда японские, американские, австралийские туристы примечали Федю и махали ему руками…

– Hello, Billy!

– Didn’t expect to see you here, Kevin!

С легкой руки мамы участкового Говоруна, в свидетельстве о рождении Химичева значилось десятое августа – день, когда его нашли. Он перестал отмечать эту дату с тех пор, как уехал из Москвы, и не ждал подарков, и не нуждался в них.

Но в день двадцатисемилетия он получил от профессора заветный ключ.