Онлайн книга «Не отпускай»
|
И вот тогда наступает стадия отрицания. Отрицание спасает. Отрицание возводит защитную ограду. Оно удерживает тебя, когда ты хочешь спрыгнуть с края. Ты кладешь руку на раскаленную плиту. А отрицание заставляет отдернуть ее. Воспоминания о той ночи наплывают на меня, когда мы входим в дом Тома Страуда, и в глубине души я желаю оказаться внутри защитной ограды. Я думал, что правильно поступил, вызвавшись ехать с Оги, но, когда вижу, как он сообщает плохую новость – худшую из новостей, как и в ту ночь, когда он сообщил нам о твоей смерти, – это действует на меня сильнее, чем я мог предположить. Я моргаю, и Том Страуд каким-то образом превращается в моего отца. Том, как и мой отец, смотрит в стол. Он тоже морщится, словно от удара. Голос Оги, в котором слышатся и твердость, и нежность, и сочувствие, и отстраненность, возвращает меня в прошлое в большей мере, чем любое зрелище или запах. Кошмарное дежавю – он рассказывает еще одному отцу о смерти его ребенка. Они вдвоем усаживаются в кухне. Я стою за спиной Оги, может быть футах в десяти от него, я готов броситься со скамейки на хоккейную площадку, но надеюсь, что тренер не назовет мой номер. Ноги мои подгибаются. Я пытаюсь сложить пазлы в единую картину, но вижу в случившемся все меньше и меньше смысла. Официальное расследование, которое ведет Мэннинг и офис округа, наверняка сосредоточится на ролике. Им все будет казаться простым: видео получает широкую огласку, общественность в ярости – и кто-то решает взять роль судьи на себя. Все аккуратно. Логично. Может, так оно и было. Другая теория – конечно та, которой придерживаюсь я. Кто-то убивает членов того Конспиративного клуба. Из шести известных четверо погибли, не дожив до тридцати пяти лет. Какова вероятность того, что между этими смертями нет связи? Сначала Лео и Дайана. Потом Рекс. Теперь Хэнк. Я не знаю, где находится Бет. И конечно, есть еще Маура. Она видела что-то в ту ночь, и это вынудило ее убежать навсегда. Вот только… Почему теперь? Скажем, они каким-то образом в ту ночь увидели то, чего не должны были видеть… Ну что ж, группа называла себя Конспиративным клубом, значит необходимо раскрыть их секреты. Несмотря на то, что я сейчас рассуждаю как параноик. Предположим, они все видели что-то в ту ночь. Может быть, они убежали, а плохим ребятам удалось… что?.. поймать Лео и Дайану? Хорошо, пусть так. Значит, тогда – опять что? – они притащили Лео и Дайану на железнодорожные пути в другой части города и инсценировали несчастный случай – якобы их сбил проходящий поезд. Пусть так. Допустим, другие убежали. Мауру они не смогли найти. Все логично. Но как быть с Рексом, Хэнком и Бет? Эти трое никогда не прятались. Они продолжали учебу, окончили школу со всеми нами. Почему плохие ребята с базы не убили их? Почему они ждали пятнадцать лет? И если уж говорить о совпадении во времени – почему они, наконец, убили Хэнка, когда появился этот ролик? Какой в этом смысл? Как этот популярный ролик связан со всей историей? Я что-то упускаю… Теперь Том Страуд начинает плакать. Его подбородок упирается в грудь. Плечи вздрагивают. Оги протягивает руку и кладет ладонь на плечо Тома. Этого недостаточно. Оги подходит к нему вплотную, Том наклоняет голову и начинает рыдать в плечо Оги. Я теперь вижу Оги в профиль. Он закрывает глаза, и я вижу мучительное выражение на его лице. Рыдания Тома становятся громче. Время идет. Никто не двигается. Рыдания начинают стихать. Наконец Том смолкает. Поднимает голову и смотрит на Оги. – Спасибо, что сам приехал сообщить, – бормочет Том Страуд. Оги заставляет себя кивнуть. Том Страуд отирает лицо рукавом, выдавливает подобие улыбки: – Теперь у нас есть что-то общее. Оги смотрит на него вопросительным взглядом. – Что-то страшное общее, – продолжает Том. – Мы оба потеряли детей. Теперь я понимаю твою боль. Это как… это как быть членами самого жуткого клуба, какой можно представить. Теперь морщится, словно от удара, Оги. – Ты думаешь, то ужасное видео как-то связано с его смертью? – спрашивает Том. Я жду, когда Оги ответит, но он словно язык проглотил. Поэтому отвечаю за него на вопрос: – Эта гипотеза непременно будет расследоваться. – Хэнк не заслужил этого. Даже если бы он и обнажался… – Он не обнажался. Том Страуд смотрит на меня. – Это была ложь. Матери одной из учениц не понравилось, что Хэнк появляется у школы. Глаза Страуда широко распахиваются. Я снова вспоминаю стадии скорби. Отрицание может быстро уступить место ярости. – Она это выдумала? – Да. Ничто в его выражении не меняется, но я вижу, как он вспыхивает. – Как ее зовут? – Мы не можем вам этого сказать. – Вы думаете, она это сделала? – Думаю ли я, что она убила Хэнка? – Да. – Нет, – честно отвечаю я. – Тогда кто? Я объясняю, что следствие только-только началось, и предлагаю стандартное утешение: «Делаем все, что в наших силах». Я спрашиваю, есть ли у него кто-нибудь, кому он может позвонить, чтобы этот человек приехал побыть с ним. У него есть брат. Оги теперь не говорит почти ни слова, он стоит у двери, покачивается взад-вперед на подошвах. Я успокаиваю Тома, как могу, но я не бебиситтер. Мы с Оги пробыли здесь более чем достаточно. – Спасибо еще раз, – говорит нам Том Страуд, когда мы собираемся выйти. И я, как будто мало уже наговорил банальностей, произношу: – Примите мои соболезнования. Оги выходит первым, спешит по дорожке. Мне приходится прибавить шагу, чтобы его догнать. – Что случилось? – Ничего. – Вы вдруг как-то смолкли. Я подумал, может, что-то пришло по телефону. – Нет. Оги подходит к машине, открывает дверцу. Мы оба садимся. – Так что случилось? – спрашиваю я. Оги сердито смотрит через лобовое стекло на дом Тома Страуда. – Ты слышал, что он мне сказал? – Вы имеете в виду Тома Страуда? Он продолжает сердито смотреть на дверь. – У него и у меня теперь есть что-то общее. – (Я вижу, как дрожит его лицо.) – Он знает мою боль. Его голос становится хриплым от презрения. Я слышу его хриплое дыхание, оно становится все более затрудненным. Я не знаю, что с этим делать, как реагировать, поэтому просто жду. – Я потерял семнадцатилетнюю красавицу-дочку, она только начинала жить, весь мир был открыт перед ней. Она была для меня все, Нап. Ты это понимаешь? Она была моей жизнью. – Оги теперь смотрит на меня с такой же злостью; я отвечаю на его взгляд и не двигаюсь. – Я по утрам будил Дайану к школе. Каждую среду готовил ей оладушки с шоколадной стружкой. Когда она была маленькой девочкой, я каждое воскресенье возил ее в дайнер «Армстронг» – только она да я, – а потом мы отправлялись в «Сильверманс» и покупали заколки, или яркие резинки для волос, или клипсы из панциря черепахи. Она собирала всякие штуки для волос. Я был всего лишь невежественный отец, что я понимаю в таких вещах? Все это лежало там, когда я убирал ее комнату. Выбросил все… Когда у дочки была ревматическая лихорадка в седьмом классе, я восемь ночей подряд спал на стуле в больнице Святого Варнавы. Я сидел там и, глядя на нее, молил Бога о ее выздоровлении. Я ходил на все хоккейные игры, все праздничные концерты, все танцевальные выступления, все выпуски, все родительские собрания. Когда Дайана пошла на первое свидание, я тайно отправился следом в кинотеатр, потому что ужасно нервничал. Если она уходила вечером, я не мог уснуть, пока она не возвращалась домой. Я помогал ей писать тестовые работы для поступления в колледж, которые никто так и не прочел, потому что она погибла, не успев подать документы. Я любил эту девочку всем сердцем все дни ее жизни, а он… – Оги чуть ли не выплевывает это слово в направлении дома Тома Страуда, – а он теперь считает, что у нас есть что-то общее?! Думает, будто он, человек, бросивший сына, когда дела пошли плохо, в состоянии понять мою боль? |