Онлайн книга «Поцелуй, Карло!»
|
Подносчик связывал блузки лентой дюжинами и увозил на тележке по главному проходу в дальний конец огромного зала, где они проходили заключительную отделку. Клубы белого пара окружали гладильщиц, отпаривающих блузки. – Видали хоть что-то подобное в Италии? Ники покачал головой. – В мире множество женщин, и все они нуждаются в нарядах, – практично заметил Рокко. Ники наблюдал за швеями, которые сосредоточенно делали свое дело. – Чем быстрее они работают, тем больше зарабатывают. Дело мастера боится, – сказал Рокко. Как было не восхититься мастерством работниц! Женщины обгоняли время, трудясь в бешеном темпе, и процесс завораживал. Ники радовался возможности наблюдать, вместо того чтобы самому тяжко работать, коверкать язык, изображая акцент. Он был полностью поглощен процессом. И тут в дальнем конце зала появилась женщина. Ей было, пожалуй, столько же лет, сколько и Ники, или чуть меньше. Темно-русые волосы, аккуратно завитые на концах, лежали на плечах, но прядки выбились из-под заколки и упали на лицо, когда она наклонилась проверить содержимое контейнера. В руках у нее был планшет, с которым она сверялась на ходу. Гости были довольно далеко и не могли слышать, что она говорит, но зато могли видеть, что ведет себя она как руководитель, давая указания мотористкам, а те кивали в знак согласия, не поднимая глаз от работы. Она двигалась по залу, останавливалась, давала инструкции или подбадривала, будто была дирижером опытного оркестра. Ники наблюдал за этой картиной, и жужжание машин стало музыкой. Эта женщина сама была мелодией, но не менуэтом, не ритурнелем, а оперой во всем блеске – накатившая волна увертюры, пронзительная ария, оживленное интермеццо и эмоциональный финал. Она будто шла по саду, ее платье из какой-то мягкой ткани в крошечных розовых розочках, с пуговками от подола до воротника, стянутое поясом на тонкой талии, облегало ее классическую фигуру, как одеяние мифической Елены или любимой голливудской актрисы Ники – Ланы Тёрнер. На фабрике было жарко, и несколько верхних пуговок остались расстегнутыми. У нее было лицо женщин со скалистых берегов Средиземноморья, морских портов вроде Санта-Маргариты или Сестри-Леванти, об этих дальних краях бабушка рассказывала Ники, когда он был маленьким. Ее волосы напоминали цветом песчаные пляжи, море плескалось в зеленых глазах. Они никогда не встречались, но он ее узнал. – Кто она? – спросил Ники у Рокко, и голос его невольно дрогнул. – Наш мастер, Мэйми Конфалоне. – Рокко жестом подозвал ее. – Это посол Карло Гуардинфанте из Розето в Италии. Представляете себе? Он все-таки приехал. Мэйми протянула руку Ники. – Вы… эээ… заведуете factoria? [76] – спросил Ники, применив свой лучший итальянский акцент. – Только цехом. – Мэйми свободно владеет итальянским. Она собиралась вас сопровождать во время вашего визита в Розето. Мэйми, все отменяется. Посол пожелал общаться на английском. – Ну… жаль. Плакал мой итальянский. – Может, тогда вы могли бы помочь мне с английским? – Вы не нуждаетесь в помощи. Я никогда не слышала, чтобы так говорили по-английски. – Ну вот видите, мне нужна… эээ… ваше помогание. Чтобы я использовал любой шанс для, come se dice [77], практиковаться, мисс Конфалоне. – Миссис Конфалоне, – поправила его Мэйми с улыбкой и вернулась к работе. – Пойдемте, господин посол. Я покажу вам закройный цех. Ники шел по фабрике следом за Рокко, но его не интересовал ни закройный цех, ни цех отделки. Не увлекла его и работа упаковщиков, складывающих новые блузки в картонные коробки, которые потом штабелями на грузовиках отправят в Нью-Йорк. Ники хотелось найти угол, забиться в него и там в одиночестве лелеять свое горе. За столько лет он впервые встретил женщину, у которой было все, что он так долго искал, она пришла к нему, увитая розами. Но он опоздал. Миссис Мэйми Конфалоне уже принадлежала другому. – Надеюсь, миссис Муни, вы найдете это жилье достойным, – нервно произнесла Чача. – Здесь очень мило. Благодарю вас, – ответила Гортензия, снимая перчатки. В квартирке над гаражом позади дома миссис Вильоне, что на Гарибальди-авеню, имелся альков с тремя отдельными кроватями, застеленными белыми хлопковыми покрывалами, и круглый стол с четырьмя стульями у широкого полукруглого окна. Дверь вела в маленькую ванную, выложенную белым кафелем. В кухонном закутке уместились раковина и печь-тостер. – Кухня крошечная, но вас обеспечат питанием, так что в ней нет нужды. Миссис Вильоне живет одна в доме. Если вам что-то понадобится, то у нее есть телефон. – Хорошо. А в Розето живут какие-нибудь негры? Чача покачала головой. – Ни одного? – Ни одного, насколько я помню. Кроме итальянцев мы позволили здесь поселиться только грекам, да и то одной-единственной семье, потому что они делают конфеты. – Куда же без конфет. – Я прослежу, чтобы вам их доставили. – То есть я первая цветная, которую вы видели в своей жизни. Чача кивнула. – Ну и каково ваше мнение? – Вы очень интеллигентны, миссис Муни. Но вы ведь работаете на миссис Рузвельт, а она путешествует по всему миру. – Она меня не на континенте нашла. Я из Филадельфии, это около часа езды чуть южнее отсюда. Вы бывали в Филадельфии? – В зоопарке. Вот ключи. За вами приедут около шести и отвезут на банкет. – Я буду сидеть рядом со своей хозяйкой? – Миссис Вильоне? Нет. Она никогда не выходит из дому. – Никогда? Чача наклонилась поближе и понизила голос: – Много лет уже. Она выходит в сад и сидит на крыльце, но не более. – Она больна? – Не телом. – Чача постучала пальцем по голове. Гортензия повесила свой парадно-выходной костюм на вешалку, осмотрела туфли, убедилась, что они по-прежнему блестят черной полировкой и только чуточку поношены, затем облачилась в простое хлопковое повседневное платье и обула сандалии. Она написала записку, оставила ее в дверях и, закрыв дверь на ключ, прошла через сад к дому миссис Вильоне. Дорожку обрамляли неровные куски сланца приглушенных голубых и сиреневых тонов. Судя по всему, хозяйка была отменным садоводом. Она использовала для растений каждый дюйм, оставив совсем немного места на дорожку и декоративные детали. |