Книга Поцелуй, Карло!, страница 74 – Адриана Триджиани

– Мне нужно вернуться домой к сыну.

Маленький мальчуган подбежал к прилавку, неся плюшевого жирафа.

– Мамочка! Дедуля бросал кольца, и смотри, что мне выиграл.

Ауги Конфалоне-младшему было лет пять – черноволосый кареглазый крепыш.

– Вот здорово! – восхитилась Мэйми.

– Можно его оставить?

– Конечно!

– Мэйми, мы заберем его к себе.

– Хорошо, Ма.

– Мы с жирафом будем ночевать на кушетке в комнате у дедули и бабули.

Мэйми перегнулась через прилавок и поцеловала сынишку:

– Будь паинькой, Ауги.

Она взяла щипцы и шлепнула кусок теста во фритюрницу.

– Подъезжайте сюда через полчаса, – сказала она Ники.

Ники отдал свои пончики Гортензии.

– Пойдемте, я провожу вас до Минны.

– Что за спешка? – Гортензия слегка озадаченно откусила от пончика. – А мне нравится, как готовят в этом городишке. Попробовать бы еще колбасок с перцем.

– Они и завтра здесь будут.

– А мне они могут понадобиться сегодня вечером. Люблю остренькое после сладкого.

– Остренькое на ночь вредно для желудка. Вас замучает изжога. Нет-нет, ешьте пончик. Это называется «десерт».

– Пожалуй, ты прав. С каких пор ты стал экспертом в области медицины?

– С тех самых пор, как Мэйми Конфалоне разрешила мне проводить ее домой.

Ники оставил Гортензию возле дома Минны, развернулся и помчался на Гарибальди-авеню. Он так торопился обратно на ярмарку, словно в штанах у него были раскаленные угли. Он влился в толпу и стал пробиваться к прилавку с pizza fritta. Жители окликали его, кричали вслед: «Амбашьяторе!» Он махал, но не останавливался. Добравшись до прилавка, Ники огляделся, ища глазами Мэйми. И не нашел.

Он подождал, решив, что она отлучилась по делу. Минуты бежали, он забеспокоился. Следом за одной из напарниц Мэйми Ники прошел к палатке, где женщины держали тесто. Поискал ее там, но впустую. Вскоре до него дошло, что Мэйми его просто отшила. Ники чувствовал себя полным чурбаном и даже не пытался скрыть, насколько опустошен. Выйдя из палатки, он старался держаться подальше от толпы и проскользнул за прилавки, где не было фонариков.

Ники дошел до конца поляны и бросил прощальный взгляд на ярмарку. Чертово колесо вращалось в небе, испещренном розовыми и фиолетовыми полосами. Слышно было, как восторженно смеются детишки, кружась на карусели в машинках, разрисованных, как планеты Солнечной системы. Парочки облокачивались о прилавки, парни играли в игры «на удачу», мечтая добыть приз для своей подруги и увидеть восторг в ее глазах. Семейные пары постарше собирались у столов со снедью, жевали бутерброды с колбасками и перцем, беседовали.

Перед ним разворачивалась целая вселенная сопричастности, в которой ему не было места, и неважно, фальшивый он посол или настоящий. Ни на Монтроуз-стрит, ни на Гарибальди-авеню не было места за столом для Ники Кастоне.

Ники всегда был лишним мальчиком, сидел на скамейке запасных, заполняя прореху, когда не явился другой ребенок – заболел или просто прогулял. Он был заменой – послушной, неунывающей, надежной. Если он справлялся, ему разрешали остаться. Может, именно потому он с такой готовностью взялся пожить недолго чужой жизнью, стать Карло Гуардинфанте. Быть Ники Кастоне ему не так уж нравилось.

– Эй, вы! – прошептал женский голос.

«Господи, – промелькнуло в голове у Ники, – неужто Чача Тутолола еженощно караулит в зарослях?» На самом деле ему вовсе не хотелось в этом убеждаться, поэтому он не сбавлял шага. Вспомнив, что где-то рыщет и Розальба, он припустил еще быстрее.

– Эй, не заставляйте меня гнаться за вами!

Ники обернулся. Мэйми вышла из тени, а потом снова спряталась. Он подбежал к ней.

– Вы на машине? – спросила она.

– Да! Si. Si.

– Подберите меня через квартал отсюда. За приходским флигелем.

– Dove ^[85] есть «флигель»?

Мэйми показала рукой.

– За церковью? – уточнил Ники.

Мэйми кивнула.

– Обещаете мне быть там?

Ему была невыносима сама мысль о гусиных бегах, в конце которых гусю светит лищь быть ощипанным и зажаренным.

– Обещаю, – улыбнулась Мэйми, и эта улыбка опьянила Ники. Он испытал такое желание, какое не посещало его ни разу с тех пор, как ему начали нравиться девушки.

Он совершил рывок спринтера, бросившись к седану, припаркованному на площадке перед домом Мугаверо на Трумэн-стрит. После всего пережитого, после всех этих бегов ни за чем у него наконец-то была цель: Мэйми Конфалоне, ждавшая его за приходским флигелем. Казалось, она встала на цыпочки и вручила Ники Кастоне вон тот серебряный осколок луны.

Мэйми устроилась поудобнее на переднем сиденье седана. От избытка восторга Ники с трудом держал руль: его фантазии сбылись, и он не знал, по плечу ли ему они.

– Почему вы заставили меня подобрать вас за флигелем?

– Потому что отец Леоне – единственный, кто не сплетничает в этом городе.

– Вам не все равно, что думают люди?

– Вы явно выросли не в маленьком городе. Здесь налево.

– Куда мы едем?

Ники в кромешной темноте ехал по какой-то проселочной дороге.

– Вы голодны?

– Как волк.

– И я. Хватит уже изображать акцент.

– Я так говорю.

– Нет, не говорите. L’uomo che si dа fuoco viene bruciato. Вот что я сейчас сказала?

– Ваш итальянски ужасен. Ни один настоящий Italiano вас не сможет capisce.

Мэйми рассмеялась.

– Вы не говорите по-итальянски.

– В Америке… эээ… я говорю английски.

– Давайте-ка я переведу вам, амбашьяторе. Не шути с огнем – обожжешься. У вас такое плохое произношение, что вы не смогли бы сойти даже за официанта в итальянском ресторане.

– Ей-богу, смог бы! – сказал Ники совсем без акцента.

– Так мне гораздо больше нравится.

– Правда?

– С вашим фальшивым акцентом вы были похожи на прожженного светского хлыща.

– То-то Чача и Розальба все норовили в меня вцепиться.

– А может, они просто цеплючие. Я еще на фабрике поняла, что вы ненастоящий посол.

– И в чем же я прокололся?

– Ни один итальянец не обует «Флоршейм».

– На обуви!

– Обувь «Флоршейм» шьют в Висконсине.