Онлайн книга «Поцелуй, Карло!»
|
– Мы с Домом навестим его с бутылочкой граппы и все объясним. Он согласится с нашей… ситуацией… – Новой традицией, – подсказал Ники. – А если не согласится, папочка построит ему новый приходской флигель. Правда, Дом? – Все в итоге сводится к пожертвованиям. Никогда не забывайте об этом. Все сводится к этой тарелке. Дашь матери-церкви палец – она всю руку отхватит, – подтвердил дядя Дом. – Ну, теперь, когда вы нам разъяснили, как мы зарабатываем вечное спасение, запишусь-ка я на новенну, – сказала Мэйбл. – Запишись. И помолись за меня там. Потому что я за тебя молюсь. Может, я и не хожу в церковь, но она у меня вот здесь. – Дом стукнул себя кулаком в грудь. – Ну, мне пора двигаться, так что вы можете тут поспорить, кому достанется моя комната. И кроме того, если я сейчас же не уберусь отсюда, кое-кто родит еще одного ребенка, и тогда прощание затянется до бесконечности. Ники обнял всех кузенов по очереди. Мэйбл, которая, как все полагали, была сделана из чего-то покрепче стали корпорации «Бетлехейм-стил», вдруг ударилась в слезы и не могла успокоиться. Джио крепко прижал к себе жену. – Спасибо, – прошептала Эльза Ники на ухо. – Они хорошо это приняли. – Как ты подгадал время? – Волшебное средство было у тебя уже давно. – Правда? – Глаза Эльзы расширились от удивления. Ники посмотрел на дядю Дома, державшего на руках своего первого внука, крошку Дома, пока Доминик-младший пестовал малыша. – Маленький урок итальянского для польской девушки: мать принца – навсегда королева. Ники обнял Эльзу и подхватил свой чемодан. Тетя Джо окликнула его: – Погоди! У нас есть для тебя подарок. Джио появился в дверях, неся в руках большую коробку, перевязанную бантом. Кузены и их жены захлопали в ладоши, пока Ники развязывал бант. Он поднял крышку – в коробке оказался полный обеденный сервиз на двенадцать персон. Белый фаянс, окантованный венчиками из маргариток. – Хотели подарить тебе его на свадьбу, да свадьба – тю-тю! – брякнула Мэйбл. – Спасибо, тетя Джо! – Ты не ее благодари. Скажи спасибо Первому национальному банку Филадельфии. Ники медленно взбирался по лестнице с коробкой в одной руке и чемоданом в другой. Родня гуськом шла за ним следом, пока они не выбрались все вместе на верхнюю кухню – на белый свет. – А знаешь, у него не такая уж плохая комната, – сказал дядя Дом тете Джо, карабкаясь следом за ней по лестнице. – Мы могли бы ее сдавать. – Даже не мечтай! – Может, устроим там любовное гнездышко? – Дом ущипнул жену за попку. – Тогда уж лучше давай ее сдадим. Семейство проводило Ники до самой двери. Проходя через столовую, Ники опустился на колено перед креслом бабушки, дремавшей под пледом. – Бабушка, это я, Ники! Бабушка открыла глаза. – Я уезжаю. Собираюсь начать новую жизнь. Я еду в Нью-Йорк, чтобы стать актером. – Будь хорошим, но никому не лижи задницу, – промолвила бабушка и снова провалилась в сон. – Вот она, вековая мудрость, – сказал дядя Дом. – Всех вас касается. Ники нес коробку с посудой на правом плече, а чемодан – на левом, стараясь сохранить равновесие. Спускаясь с крыльца на Монтроуз-стрит, он увидел, что на тротуаре его поджидает Гортензия. – Ясненько! Улизнуть собрался? – Нет. Я хотел заскочить. – Не ври. Ты оставил ключи на крючке в конторе. – Да, я собирался улизнуть, – признался Ники с глуповатым видом. – Не хотел меня расстраивать, да? Представляешь, я и сама этого не люблю. – Я не знаю, куда еду, и не вынесу всех этих расспросов еще раз. – Ты едешь в Нью-Йорк, где найдешь друзей и занятие, которое сделает тебя счастливым. – Хорошо бы. – Ты обязан это сделать. – Неужто обязан? – Потому что ты все порушил в Филли, потому что нас выпустили на поруки из Розето, и другого выбора у тебя нет. Тебе больше нечего сжечь на Восточном побережье, так что остается сделаться человеком в Нью-Йорке. – Теперь я чувствую себя еще ужаснее. – Прекрати. Я верю в тебя, мистер Кастоне. И ты способен на великие дела. – Уверен, что вы это говорите всем рабочим лошадкам, выходящим из нашего стойла. – До сих пор никто его не покидал. – Наверное, хорошая компания. – Была. В иные времена лучше ее не было. Но теперь, как всегда, все когда-то новое уже поизносилось. Это жизнь. Таков белый свет. Так уж он устроен. – Навестите меня на Манхэттене? – А как же. – Я серьезно. – Я понимаю, что серьезно. Подкатил Нино на «тройке»: – Поехали, кузен. Ники положил чемодан и коробку в багажник такси и сел рядом с Нино. – Берегите себя, – напутствовала Гортензия обоих. – Движение у станции всегда немного чокнутое. – Я знаю, миссис Муни. Нино выехал на улицу. Ники оглянулся на Гортензию. Она все еще стояла на тротуаре, провожая их взглядом, когда Нино завернул на Девятую улицу. – Нино, можем мы заскочить на Брод? Мне нужно забежать в Театр Борелли. – Нет проблем. – Вот здесь заверни. Ники вышел из такси. Желтовато-бурые листья хрустели под ногами. Он взобрался по ступенькам к служебному входу. Засохшие ветки сирени скручивались у двери, такие же серые, как водосточные трубы. Ники подумал, что все тут выглядит таким ветхим, и опечалился. На сцене работники раскрашивали декорации на стене. Ники осматривался, пока не заметил Каллу – она сидела скрестив ноги на столике для реквизита, погруженная в сценарий. И его пронзила острая боль сожалений. – Извини, что я не заходил с тех пор, как вернулся из Италии. Калла оторвалась от сценария. Сначала она обрадовалась, увидев его, потом ее настроение изменилось. – Я знаю, ты был занят. Мы все заняты. Говорят, ты уезжаешь в Нью-Йорк. – Ага. – Когда? Он посмотрел на часы: – Поезд в четыре десять. – Ты нечто, Ники Кастоне. И ты только собрался мне об этом сообщить? – Ну вот же, я заехал попрощаться. – Прощай, Ники. Она вернулась к сценарию. |