Книга Сыщик Путилин, страница 25 – Роман Добрый

Как и всегда, Охромеев в семь часов утра был уже на выезде из дома. Сегодня он был особенно понур, угрюм и зол: вчера его «прорвало». Он рвал и метал, наводя ужас и трепет на молодцов и на всю дворню, и только что собрался выехать со двора, как увидал направлявшегося к нему почтенного господина, степенно-благообразного, одетого солидно-скромно.

— Имею честь говорить с господином Охромеевым? — приблизившись к нему, проговорил незнакомец.

— Я самый. Что угодно? — далеко не приветливо рявкнул его степенство.

— Мне необходимо поговорить с вами по важному делу, — последовал ответ.

— По какому такому делу? Некогда мне. Коли что надо — прошу на склад ко мне пожаловать… Да вы кто таков будете?

— Я прошу вас немедленно уделить мне время, — властно проговорил прибывший. — Я не привык беседовать о делах на дворе.

— А ежели я не желаю? — вскипел задетый за живое купец-самодур.

— Так я вас заставлю.

— Что?! Что ты сказал? Ты меня заставишь? — ярился купчина.

— Да, я тебя заставлю, — и тихо добавил: — Я начальник санкт-петербургской сыскной полиции Путилин. Так что вы, господин Охромеев, погодите мне тыкать. Если у вас, в Москве, это расчудесная любезность, то у нас, по-петербургски, это называется свинством. Поняли?

— Прошу извинить, ваше превосходительство. По какому случаю?.. — спустя всего пару минут смущенно и хмуро усаживал нежданного гостя миллионер в своей парадной гостиной.

— Скажите, господин Охромеев, вы принимали у себя недавно икону Иверской Божьей Матери?

На лице хозяина дома, с которого уже сошел последний угар тяжелого похмелья, выразилось сильное недоумение.

— Как будто принимали.

— Что это значит: как будто?

— А то-с, что чудотворная икона частенько у нас бывает. При этих посещениях я не всегда присутствую. Занят бываю, как сами можете полагать, по торговым делам.

— Кто же принимает икону в вашем доме?

— Супружница моя… Женщина она сырая, болезненная, молиться любит очень.

— А вы не помните, какого числа была у вас чудотворная икона?

— Это я помню, потому как на другой день о дерзостном случае ее ограбления по городу весть разнеслась.

— Вы присутствовали при прибытии иконы?

— Нет-с, не мог-с. По торговому обсуждению был занят. А вы, извините меня, ваше превосходительство, по какому случаю… по какой причине вы меня о сем случае допытываете?

— Сейчас я вам объясню, а пока… Вам знакомо это полотенце?

И Путилин, вынув полотенце, расшитое шелком, развернул его перед удивленным купцом.

— Нет-с… Понятия не имею о сем предмете.

— Кто в вашем доме может заниматься рукоделием? Ваша супруга, конечно, нет?

— Нет-с. А девушка у нее есть, Глаша. Та, кажись, затейница по этой части.

— Кто эта девушка, господин Охромеев?

— Сиротка она. Супруга моя — женщина сердобольная, приютила ее, она у нас пятый год живет… Лицом хоть не вышла, а девушка умная.

— Поведения она безупречного? Баловством не занимается?..

Замоскворецкий воротила даже руками развел.

— Слыхать ничего не слыхал, а поручиться как могу? Теперь, ваше превосходительство, народ баловаться начал. Примерно сказать, за дочь свою и то не ответишь по совести. А все же в чем же дело-то у вас именно до меня?

Путилин, помолчав, вдруг встал и пожал руку толстосуму:

— Вот что… Молчать вы умеете?

— Умею-с, когда требуется. Какие же мы были бы купцы, ежели языком звонили бы?..

— Верно. Ну так вот что я вам скажу: у меня мелькнуло подозрение, что ограбление ризы иконы могло произойти в вашем доме.

— Что-с?! — даже отшатнулся от важного гостя Охромеев. Нет слов, чтобы описать его изумление, граничившее со страхом, ужасом.

— К… как-с? Что-с? В моем доме… в моем доме ограбили икону?! Да вы как это, примерно, шутите или правду говорите?

— Боюсь, что правду, хотя поручиться тоже не могу, — твердо произнес благороднейший сыщик.

Лицо купца-суконника стало страшно. Оно побагровело, вены вздулись на лбу.

— Что ж это такое?.. Такое поношение… такая поганая мерзость на мой дом… Да я к митрополиту пойду! Да я всех властей на ноги поставлю! Да как же это вы так мой дом грабительским называете?

Охромеев хватался за косой ворот рубашки, словно ему перестало хватать воздуха.

— Успокойтесь, голубчик. Придите в себя и выслушайте меня внимательно. Я пришел к вам не как враг, а как друг, чтобы избавить ваш дом от гласного позора. Вы ни при чем, кто же в этом может сомневаться?! Но вы сами сказали, что за других ручаться нельзя. А что, если эта самая девица-сиротка устроила эту штуку?

— Кто? Она? Эта девчонка — Глашка?

— Именно, если она? Вот мне и необходимо тайком, без шуму и огласки, понаблюдать, разнюхать, проследить. Я предлагаю вам следующее: я останусь у вас в доме на некоторое время. Вы представите меня вашей супруге как своего старинного друга-приятеля, купца. Долго я вас своим присутствием не утружу, будьте покойны. Если я ошибся — тем лучше для вашего дома; если окажусь прав, то это тоже будет лучше, чем если бы я начал действовать строго официально. Будет гораздо меньше шуму, огласки. Ну-с, вы согласны?

— Что ж… спасибо вам, коли так… Вижу, человек вы чувствительный, с сердцем… Ах, шут тебя возьми, вот не было печали!

У купца даже руки дрожали, и на этот раз не от перепоя.

Орел, ворона и коршун

— Так вы, стало быть, ближайший друг Поликарпа Силыча? Очень приятно.

Рыхлая, словно водой налитая, еще не очень старая, но рано состарившаяся купчиха безразлично глядела на Путилина своими круглыми, навыкате глазами.

— А это вот сиротка, девушка Глаша. Глашка! Да что это ты, мать моя, словно чурбан стоишь, гостя не приветствуешь? Необразованность, уж не взыщите! — извиняющимся голосом проговорила «сама», заколыхавшись в широком кресле.

— Простите, Феона Степановна… Здравствуйте… — раздался неприятный скрипучий голос.

Путилин впился глазами в произнесшую эти слова. Перед ним стояла некрасивая угловатая девушка со впалой грудью, с угреватым лицом. Волосы неопределенного, какого-то пегого цвета были гладко прилизаны на пробор. Скромненькая ситцевая кофточка, темненькая… Но разительный контраст со всей этой убогой, некрасивой внешностью составляли глаза — большие, черные, в которых светились ум, хитрость, огоньки какой-то непоколебимо твердой воли.

— Мое почтение, Аглая… Аглая… А вот как по батюшке? — ласково улыбаясь, проговорил Путилин.

— И-и, гостюшка, на что вам это знать — много чести ей будет. Глаша она — и все тут!