Книга Клуб для джентльменов, страница 58 – Эндрю Холмс

Но тут у нее в сумочке звонит сотовый.

— Ответишь? — спрашиваю я — с надеждой услышать «да».

— Ничего, подождет, — говорит Джил. И сюсюкающим тоном, с каким мать разговаривает со своим несмышленышем, добавляет: — Давай, малыш, посмотрим твою работу.

Дождавшись, когда телефон угомонится, я медленно тяну наволочку с меньшей части триптиха, оголяя чудесную грудь Эмили с похабным шариком жвачки из папье-маше.

Джил сложила руки на груди и смотрит… только не на картину, а на меня. Словно я снял наволочку со своего лица.

Наконец она — подчеркнуто медленно — переводит взгляд на картину.

Я стою рядом, пытаюсь увидеть творение ее глазами и жду внятной словесной реакции. Однако слышу только угуканье и хмыканье. Тогда я срываю простыню со второй части триптиха.

Опять Джил производит некий шум носом. Делает шаг вперед, чтобы получше разглядеть жвачку из папье-маше. Я ожидаю вопроса о значении этого бумажного шарика, но Джил, так и не открыв рта, поворачивается к третьей картине. Неслышно вздохнув про себя, я стаскиваю пододеяльник с последней, огромной части триптиха.

И опять Джил таращится сперва на меня.

На картину смотри, дура, на картину! — хочется крикнуть мне.

А она продолжает пялиться на меня.

Я же смотрю не на Джил, а на картину. И всем своим лицом пытаюсь подсказать Джил: на картину смотри, впитывай ее, проникайся!

Но Джил со стерильной доброжелательнейшей улыбкой разглядывает меня — как мать, которой интересен ребенок, а не то, что он там намалевал.

Наконец она соизволяет перевести глаза на картину. Я испытываю физическое облегчение, когда она отводит взгляд, словно с моего лица сняли чугунную болванку.

Секунду-другую Джил рассматривает последнюю картину, потом прогуливается вдоль всего триптиха.

— Это трехчастная космизация выфантазированной реальности, — пытаюсь произнести я отрепетированный текст. Выходит что-то вроде: «Эттрехчасмизация выфанальности…»

Джил не удивляется — она просто не слушает. Вся в каких-то своих мыслях. Я смотрю ей в спину и стараюсь дышать глубоко и ровно, чтобы не взорваться.

— М-да, — говорит Джил со странной такой улыбочкой, — весьма интересно. Очень даже интересно…

— Интересно?

— То есть я хочу сказать — чудесно. Ты молодец.

— Правда?

— Разумеется. Замечательные работы.

И опять на ее губах стерильная улыбка фамильярного дружелюбия.

— Это не работы, а работа. Одна. Триптих — и каждая часть полна смыслом только в соотнесении с другими.

Почему она не задает вопросов о центральной теме триптиха или о значении жвачки?

— Ну, значит, твоя работа замечательная. И что ты планируешь с ней делать?

— Хочу выставить и продать, — лгу я.

— Вот как? Продать?

— Хотя мне будет жалко расстаться с ней.

— О да, столько труда вложено… Как долго ты работал над триптихом?

— Некоторое время.

Джил со значением обегает глазами студию. Угадав ее немой вопрос, я отвечаю:

— Нет, я работал только над этим, ни на что не отвлекаясь.

— Ясно. И всё равно молодец. Столько труда… Наверное, и по ночам?..

— Конечно, и по ночам.

— И, разумеется, забывал про еду?

Ну вот, попался. Ее вечные ловушки.

— Нет, про еду не забывал, — говорю я, чтобы капкан не защелкнулся.

— Это правильно. А витамины принимал?

— Стопроцентно.

— Молодец! Душка!

Тут ее сотовый опять подает голос из глубин сумочки.

— Черт, — говорит Джил, — придется ответить. Давай-ка я пойду в кухню и за разговором сделаю нам по чашке крепкого чая.

Я вяло машу рукой: как тебе угодно. Джил торопливо, с извиняющимся смешком, шарит рукой в сумочке.

— О Господи, — говорит она. — Сколько тут всякого мусора… Она выуживает из сумочки духи, швыряет их обратно, наконец вытаскивает сотовый и, на ходу прикладывая его к уху, семенит на кухню, плотно закрывая за собой дверь.

«Тебя отмолотили подростки, — злорадно подсказывает голос раскаяния. — Ну-ка проверь свою рожу!»

Проверяю.

Странное ощущение, что во сне мне переменили лицо на чужое.

Потом вспоминается падение, метроном кроссовочных ударов…

Кажется, не я на платформе лежал под градом ударов, а кто-то посторонний, за кем я равнодушно наблюдал со стороны.

Гриэл Шарки в роли барабана. Дамы и господа, добро пожаловать на представление: ходячий барабан и юные игруны на нем исполняют…

«Венеру в мехах» группы «Велвет Андеграунд», — со смешком подсказывает мое раскаяние. — Эта шпана наверняка обожает данс-мюзик!»

Я падаю обратно на кровать. Память и боль разом возвращаются, и я волком вою от злости. Я крепко-крепко сжимаю веки — лучший метод избежать слез.

Увы, сегодня не срабатывает. Живительная влага течет по иссохшим просторам моей физиономии.

В конце концов я все-таки встаю и бреду к зеркалу. Настроение — убил бы эту сволочь, если б смог до нее добраться. Но сволочь сидит глубоко во мне, и до нее не добраться.

Как боксер наутро после поражения, не сразу смотрю на себя в зеркале. Сперва внутренне собираюсь.

О Боже! Еще хуже, чем я думал.

Синяки, разорванная кожа над правой бровью, оттуда торчит что-то вроде засохшего кетчупа. Сам глаз красный, наполовину заплыл. Губы разбиты, а рот как у ребенка, пирующего в шоколадной лавке.

Проверяю ребра. Болят все, отзываясь посасыванием в мошонке. Руки от плеча до кисти в широких кровоподтеках. По крайней мере нос не сломан и ни одного зуба не выбили, и на том спасибо! — утешаю я себя. Чтобы унять дрожь в пальцах, мне нужно срочно хлебнуть. К счастью, в холодильнике нахожу недобитую бутылку водки — осталось два-три хороших глотка.

Алкоголь действует благотворно. Я поднимаю бутылку над собой и задираю голову, чтобы последние живительные капли стекли в горло. Затем ставлю бутылку на каминную плиту и включаю свой «Мак». Он приветствует меня бодрой стартовой мелодией. Родной звук немного успокаивает.