Книга Цель, страница 36. Автор книги Эль Кеннеди

Карин рядом со мной так же быстро производит оценку.

– Вот о чем я говорила! Ну, здравствуй, человек-анаконда, – бросает она модели, после чего обводит взглядом сидящих рядом девушек. – Дамы, думаю, Спектр заслуживает аплодисментов прямо сейчас, разве нет?

На этот раз мне приходится бороться со смехом, потому что, будь я проклята, если не все присутствующие здесь девушки разражаются сначала редкими аплодисментами, а затем громовыми овациями, сопровождаемыми свистом. Лицо у бедного Спектра такое красное, что его можно класть на палитру.

Такер громко фыркает, тогда как Фитци склоняется ко мне и спрашивает:

– Она всегда такая?

– Обычно хуже, – радостно отвечаю я.

Но его это, кажется, не отталкивает. Тем временем наша наставница начинает злиться.

– Ребята! – она хлопает в ладоши. – Сконцентрируйтесь! Мы нарисуем прекрасную картину, – строгое выражение на ее лице сменяется улыбкой, – которая, конечно же, будет включать все достоинства Спектра.

Это, мать его, самое странно свидание, на котором я была.

Ария быстро рассказывает нам, что делать. Это не очень сложно. Мы пьем вино и рисуем пенис Спектра. Как ни странно, Фитц и другие парни в зале тут же берутся за работу. Тубы с красками открываются, кисти подняты вверх… а затем мы создаем прекрасную картину.

В некотором роде.

Я неловко вожу кистью по холсту, пытаясь смешать желтый, белый и коричневый, чтобы создать красивый тон кожи для моего нарисованного Спектра, но выглядит это как ужасный спрей для загара.

Такер проводит сухой кистью по костяшке пальца, украшенной синяком.

– Можно придумать дюжину способов использовать это. Возможно, заберу ее с собой.

Я закатываю глаза.

– Кисти – не сексуальные игрушки.

– Кто сказал?

Следующий час мы упорно работаем. Карин в этом нет равных. Как и Фитци, который, если верить Таку, создает собственные видеоигры. Такер справляется на удивление достойно, хотя, кажется, на своем холсте он избегает области, где должен быть член.

– Тебе придется в конце концов нарисовать его хозяйство, – подкалываю я.

Он подмигивает.

– Лучшее я оставил напоследок.

В другом конце стола парень со свисающими вниз, как сосульки, светлыми волосами и в футболке Red Sox поднимает руку.

– Учитель! У меня не получаются лобковые волосы! Они похожи на маленьких муравьев.

Взрыв смеха прокатывается по комнате. Я думаю, Red Sox тоже пришел на двойное свидание, потому что его подружка сидит рядом с другой парой, и те в истерике.

– Серьезно, Спек, – выкрикивает его друг, – ты не мог сделать небольшую эпиляцию, перед тем как прийти сюда?

– Нет, – отвечает Спектр скучным голосом. – В моем контракте это не прописано.

У него есть контракт? Позировать обнаженным в арт-баре недалеко от колледжа?

– Лобковые волосы добавляют рисунку текстуры, – объясняет Ария группе. – Но искусство – это интерпретация, помните? Рисуйте то, что видите этим, – она похлопывает ладонью по сердцу, – а не этим, – она указывает на глаза.

– Что это вообще значит? – шепчу я Такеру, у которого все лицо покраснело от смеха.

– Вот так! – Вдруг заявляет Ария. – Помните: интерпретация!

Я поднимаю взгляд от своего холста как раз в тот момент, когда она подхватывает рисунок Фитци с мольберта. Огромный парень протестующе ворчит, но она не обращает внимания и показывает потрясающую картину.

Моя челюсть падает на пол, когда я вижу, что нарисовал друг Такера. Это Спектр, точнее, его боевая версия, в шлеме и со щитом. Вместо столь много обсуждаемого пениса Фитци детально нарисовал меч, торчащий из паха парня. Меч, достойный «Игры престолов».

– Чувак, – восклицает явно впечатленный Такер.

– Это потрясающе! – Карин смотрит на своего партнера широко раскрытыми глазами.

Он пожимает плечами.

– Ничего особенного.

Его скромность заставляет меня улыбнуться. Я улыбаюсь еще шире, когда Ария отдает ему холст, но затем умоляет не забирать его с собой.

Мы возвращаемся к своим рисункам, перешучиваясь и потягивая вино. Время от времени Такер склоняется к пожилому джентльмену, сидящему рядом, и помогает ему.

– Нет, чувак, нужно, чтобы тени были тут, – советует он. – Представь, что свет падает на его руку отсюда, создавая тень вот здесь.

Старик громко кряхтит.

– Это все пустая трата времени.

– Хирам! – рявкает его жена.

– Что? Это правда, – отвечает от раздраженным тоном, затем угрюмо смотрит на нас с Такером, – прийти сюда было ее идеей.

– Потому что я думала, что тебе понравится, – протестует седая женщина. – Ты всегда говорил мне, как завидуешь моему умению рисовать.

Паре, кажется, далеко за шестьдесят или, может, даже за семьдесят. Никогда не могла определять возраст на глаз. Кроме того, люди в возрасте сейчас выглядят так молодо. Бабушку можно принять за мою старшую сестру.

– Прости, Дорис, но я так и не научился рисовать голых людей, пока в меня стреляли во Вьетнаме!

Дорис швыряет свою кисть на стол.

– Мы уже говорили об этом! Доктор Филипс сказал, тебе больше нельзя говорить о Вьетнаме, чтобы не разрушать наши отношения.

– Это был самый сложный момент моей жизни, – упрямо продолжает он.

– Думаешь, мне было легко? – с вызовом отвечает она. – Оставаться дома и растить двух младенцев, пока ты отсутствовал, охотясь на вьетнамцев.

– Ты подтирала задницы! – Пронзительно кричит он в запале. – А я убивал людей!

Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться, хотя это и не особо смешной диалог. Может, вино уже ударило в голову.

– Стойте, стойте, – успокаивающе говорит Такер. – Хирам, чувак, у тебя шикарная жена, и она, очевидно, предана тебе. И, Дорис, твой муж дрался за эту страну, чтобы защитить тебя и твоих детей… Подумай, как он должен был любить тебя, чтобы пойти на это. Так что давайте не будем ссориться, а? Почему бы не сконцентрироваться на рисовании этого славного парня и не отдать должное его причиндалам?

Фитци по другую сторону от Карин фыркает.

То же делает и Хирам, обращаясь к жене хриплым голосом:

– Прости, Дорри. Ты права… это была неплохая идея.

– А ты отважно сражался на войне, – великодушно отвечает она.

Хирам склоняется и похлопывает Такера по плечу.

– Ладно. Покажи мне этот фокус с тенью.

Мое сердце тает, когда я вижу, как Такер помогает старику. На щеках Дорис между тем горит красивый румянец – возможно, она вспоминает, как Такер назвал ее шикарной.