Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
– Какие новости? – Чего-то никаких. А у вас? – Тоже, – безразлично пробормотал Митя, – вчера корр был. – Ну и что? – Ничего. Говорили про погоду… Да, мальчики были эти… как их группа… – “Молодежная инициатива”, – подсказала Люся, протягивая Марине тарелку с сильно помятыми пирожными. – А что это? – Да то же, что и “Доверие”, только еще более неопределенней. Милые ребята, выросшие хиппи. Хотят сердцами почувствовать американских сверстников, чтобы вместе противостоять современному… как это у них… современному упорядоченному безумию… – Сердцами? – спросила Марина, прокусывая эклер. – Ага… – А половыми органами? Митя с Люсей засмеялись. Стоящий на “ЗИЛе” телефон приглушенно зазвонил. Митя протянул руку, коснувшись плечом Марины, снял трубку: – Да… ааа, привет. Привет. Ага… вот как… ей? Ну, чудно… хорошо… хорошо… ага… спасибо… спасибо, Мил, пока. Трубка неловко брякнулась на рычажки. Улыбаясь, Митя стал намазывать хлеб маслом, весело поглядывая на Люсю: – К Милке Дороти заезжала вчера. Привезла тебе дубленку. Люся удивленно пожала плечами, чашка ее остановилась возле губ: – Что ж она к нам не заехала? – Понятия не имею. Поезжай забери. Митины зубы впились в громоздкий бутерброд из толстого слоя масла и трех кружков колбасы. Суетливо допив чай, Люся встала из-за стола: – Мариночка, я побегу, прости меня… – Не прощу, – шутливо отозвалась Марина, прихлебывая чай. – А ты Верке дозвонись обязательно, скажи, что я не приеду сегодня… – Ладно… Люся выбежала в коридор, зашуршала одеждой, Митя искоса взглянул на Марину и вдруг побледнел, нарочито сосредоточенно уставившись в свою пустую чашку. Хлопнула дверь. Несколько минут просидели молча, только позвякивала о края кружки Маринина ложечка. Потом Митя посмотрел и взял руку Марины в свою. Его глаза после двухлетнего заключения казались шире и рассеянней прежних. – Что с тобой, Митя? – спросила она, дивясь глупости своей фразы. Вместо ответа он склонился и поцеловал ее руку. Прикосновение его теплых шершавых губ успокоило и стерло ложную театральность. Марина провела ладонью по его небрежно выбритой щеке. Он сразу обмяк, сгорбился, словно что-то невидимое тяжело навалилось сверху: – Знаешь… я сейчас как выписавшийся Костоглотов… Он беспомощно улыбнулся, и Марина только сейчас заметила, как постарел этот человек за два года. Он стал целовать ее ладонь – нежно и долго. За эти два года Митя изменился. В нем что-то сдвинулось, черты лица непонятным образом сошли со своих мест, как на смазанной фотографии. Его поцелуи стали все более настойчивыми, и через минуту они уже целовались во влажной темноте ванной, притиснувшись к двери, запертой изнутри порывистыми Митиными пальцами. Он целовался с жадностью, словно хотел выпить ее всю. Дрожащие пальцы пробрались под свитер, тискали Маринину грудь, гладили плечи. Когда дрожь его тела стала неуемной, а дыхание хриплым, Марина, решительно отстранившись, расстегнула молнию своих брюк и сняла свитер. Сразу же зашуршали и Митины брюки, звякнула упавшая пряжка, звучно сползла по невидимым ногам тугая резинка трусов. Его руки быстро и грубо повернули Марину, хриплые обветренные губы запутались в ее волосах. Наклонившись, Марина оперлась руками о расшатанную раковину. Митя вошел жадно, с бессильным стоном сжав ее грудь, и стал двигаться – нетерпеливо и быстро. Марина, успевшая приглядеться в темноте, различила свое смутное отражение в круглом зеркале над поскрипывающей раковиной. Неясное лицо, покачивающееся в такт Митиному дыханию, казалось незнакомым, худым и красивым. Огромные черные глаза смотрели с пристальным вниманием. Вдруг простое внимание в них сменилось нежностью, Марина узнала их и улыбнулась в темноте. Черные влажные глаза были рядом – совсем как тогда, в ее первую золотую, неповторимую, огненно-пьянящую, ослепительную брачную ночь… Через полчаса они сидели рядом на знаменитом Митином диване, пуская струи дыма в зеленый абажур. Марина искоса посматривала на Митю. Сейчас он был вялым, глаза грустно блестели над бледными впалыми щеками. – Мить, тяжело было в лагере? – спросила она, придвигаясь к нему ближе и кладя руку на его мягкие, тронутые сединой волосы. Он затянулся, близоруко сощурившись: – Прошлый раз было тяжелее. Сейчас как-то пронеслось все быстро. Все-таки два года, а не четыре. – Ты тогда голодал, я помню. Все по “голосам” слушала о твоих голодовках. Он усмехнулся: – Да… Помолчали. Марина потушила окурок, положила голову Мите на плечо: – Ты у нас мученик. Он снова усмехнулся: – Великомученица Варвара. Она продолжала его гладить: – Мить, а Коля когда выйдет? Он пожал плечом, качнув ее голову: – Понятия не имею. Может, совсем не выйдет. – Как так? – Очень просто. Срок кончится, добавят новый. Как Мишке. Он вон еще три года получил. – Миша?! А я и не слышала ничего. – И не услышишь… Он обнял ее: – Еще годика три-четыре пройдет, и от нашего брата останутся только предания: вот, были такие – диссиденты. Что-то там писали, против чего-то выступали, за что-то садились. А потом их просто вывели под корень, как кулаков в двадцатые годы. И все. Пиздец… – Не выведут, не выведут, Мить. Они боятся. Он засмеялся: – Брось глупости говорить. Никого они не боятся, кроме самих себя. И замов своих, тех, что помоложе. Вон – “Солидарность” – тридцать миллионов человек. Ам – и нет. И как будто ничего не было. Он вздохнул, вяло махнул рукой: – Ну и черт с ними. Воевать я больше не намерен, пусть куролесят дальше. Дело в том, Мариш, что через недельку-другую мы отчалим. Нарисуем ноги, как блатные говорят. – Как? – Марина подняла голову. – Так. – Совсем? – Да уж наверно. – А куда? Он пожал плечами: – В Штаты, наверно… Марина замолчала, опустив голову. Потом провела рукой по лицу: – Господи… И так уж нет никого. И ты. Кошмар… |