Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
И Солнце Свободы встает, затопляя все своим светом… – Да открыто, входите! – приглушенно донеслось из-за двери, Марина коробкой толкнула ее. Дверь распахнулась, Марина вошла в узкий и короткий коридорчик, тесно заваленный и заставленный. – Ау… – негромко позвала она, морщась от режущей руку коробки. Послышалось нарастающее шарканье разношенных тапочек, Люся вошла в коридор: – Маринка! Привет… – Привет… держи быстро, а то руки отваливаются… – Что это? – Люся приподняла коробку и, пошарив ладонью по обоям, щелкнула выключателем. – Ух ты, упаковано как сурово… – Это вам. – А что это? Диссида? – Да нет. Разверни, узнаешь… – Да ты раздевайся, проходи… Мить, Маринка пришла! – Слышу, слышу, – худощавый, коротко подстриженный Митя заглянул в коридор. – Привет. – Привет, Мить, – Марина повесила плащ на один из огромных корабельных гвоздей, поправила свитер и пошла за исчезнувшими хозяевами. В проходной комнате никого не было – Люся на кухне распутывала цековские узлы на коробке, Митя чем-то щелкал в своей комнатенке. Марина осмотрелась, потирая онемевшую руку. Эта комната, увешанная картинами, книжными полками, фотографиями и репродукциями, всегда вызывала у нее желание потянуться до хруста, закурить и блаженно рухнуть на протертый тысячами задниц диван. Как много всего было в этой комнате, под матерчатым, полинявшим от табачного дыма абажуром. Марина вдохнула, и знакомый невыветривающийся запах табака качнул память, оживляя яркие слайды минувшего: немногословный Володя Буковский ввинчивает в пепельницу сигарету, просит Делонэ почитать новые стихи… строгий молчаливый Рабин неторопливыми движениями распаковывает свою картину, на которой корчится желто-коричневый барак со слепыми окошками… бодрый, подтянутый Рой Медведев что-то быстро говорит, сдержанно жестикулируя… улыбчивый круглолицый Войнович читает “Иванькиаду”, прерываясь, чтобы дать угаснуть очередному взрыву смеха… американская корреспондентка поднимает увесистый “Никон”, нацелив выпуклый глаз объектива на оживленно беседующих Сахарова и Митю… весело поблескивающий очками Эткинд стремительно целует руку вошедшей Чуковской – высокой, седовласой, осанистой… – Маринк… откуда роскошь такая? Где ты? Иди сюда! – крикнула из кухни Люся. Марина прошла к ней. Удивленно глядя на нее, Люся держала в руках батон колбасы и банку с икрой: – Не понимаю… – Поймешь, когда съешь, – усмехнулась Марина, перешагивая через пушистого кота. – Это вам к Пасхе. – От кого? – От ЦК КПСС. – Ну, серьезно? – Да не все ли равно от кого? От меня! – Роскошь какая… спасибо… а сколько я должна, Мариш? – Чашку чая. И пожрать чего-нибудь… – Нет, ну как же… Митя! Митька! Марин, но я заплачу, у нас щас есть… – Ладно, заткнись. Митя вошел в кухню, приветливо улыбнулся Марине: – Ты просто девушка из Голливуда. Что это? – Жратва. – Кому? – Вам. – От кого? – От сочувствующих диссидентскому движению в СССР. Засмеявшись, он взял банку: – Так. Судак в томатном соусе. Невероятно. Марина вытянула из лежащей на столе пачки сигарету, закурила: – В лагере не так кормили? – Почти так. По праздникам рябчиков давали с икрою паюсной и с кувшином шабли. – Ну вот. Набирайся сил. Для будущих классовых битв. – Спасибо. Мы наш, мы новый мир построим… Люсь, отрежь попробовать. – Сейчас я всем нарежу, подожди… – мотнула головой Люся, убирая продукты в пузатый облупленный “ЗИЛ”. – За такую снедь, Мариночка, я тебе презентую одну книжонку, – Митя положил руку на ее плечо. – Пошли. В его комнатенке было тесней, чем в коридоре, – бумаги, книги, пачки фотографий теснились на грубых дощатых полках, лежали грудами на столе и кровати. На стуле беззвучно мотал бобины роскошный японский магнитофон. – Ух ты, чудо какое. Я раньше не видела у тебя… – А раньше и не было, – равнодушно отозвался Митя, – неделю всего. – Привезли? – Ага. Жалко загонять, но придется… – Мани-мани? – Да. Сейчас как никогда нужны… Бобина кончилась и, похлестывая кончиком пленки, остановилась. – Так. Где-то здесь… – Митя, словно слепой, провел рукой по книжным корешкам. – Ага. Вот она… Вытащив новенькую книжку, он передал Марине: – На. Читай и радуйся. – Спасибо, Митенька, – улыбнулась она, рассматривая обложку с темной фотографией какого-то старика и белым крупным шрифтом: МЕЖДУ СОБАКОЙ И ВОЛКОМ. – Ты “Школу для дураков” читала? – Ага. Ты же мне и давал, еще до посадки. – Хорошая книжка? – Ничего. – Он мне нравится. Не знаю почему, но нравится. Хотя Гроссман, конечно, ближе. Митя ласково посмотрел ей в глаза. Улыбнувшись, она отвела взгляд: – Ты как-то изменился… – А ты вот не меняешься. Все такая же нимфа. – Нимфетка? – Ну, из нимфеток ты выросла. Минуту они простояли, рассматривая друг друга. – Чааай пииить! Ребяяята! – прокричала на кухне Люся. Вскоре они уже сидели за квадратным кухонным столиком, покрытым все той же старой-престарой клеенкой, начисто утратившей свой рисунок. Марина отхлебнула обжигающий чай из большой глиняной кружки и провела пальцем по клеенке. За этим столом в свое время пересидели, выпив сотни литров крепкого Люсиного чая, почти все известные правозащитники, диссиденты, писатели и художники. И пили многие, наверно, из этой глиняной “гостевой” кружки – грубой, серовато-коричневой, поблескивающей глазурью… Марина снова отхлебнула, разглядывая в чае свое темное отражение. Этого края с небольшой извилистой трещинкой касались губы Сахарова, Орлова, Якунина, Щаранского, Даниэля, Синявского, Владимова, Буковского, Копелева, Роя и Жореса Медведевых… И ОН тоже касался этого края. Марина вздрогнула, провела языком по трещинке. Вот здесь были ЕГО твердо сжатые губы… – Ты что задумалась? – спросила Люся, отправляя в рот тоненький ломтик колбасы. – Да так, ничего… |