Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
Марина перелистнула страницу. Света… Света Райтнер… Светочка-Светланка… Светик-Семицветик… В то лето, когда бабушка все еще пеленала в Ленинграде бордового от крика Кольку, они с Мариной часто оставались ночевать у Светы – двадцатишестилетней, дважды разведенной, кудряво-черноволосой, с округлыми булками плеч, спелыми грушами грудей и пунцовыми капризными вишнями губ. Обычно после небольшой пьянки она ложилась на кухне, и всю ночь бодрствующие любовницы слышали тоскливый скрип ее раскладушки. Однажды ей надоело вертеться, и под утро она появилась – полненьким шелковым призраком с черной шапкой на голове: – Девочки, пустите меня третьей… там холодно… В квартире, как и на улице, стояла жара, Маша с Мариной лежали голые на влажной простыне, отдыхая после продолжительной борьбы, закончившейся обоюдной победой. – Ложись, – усмехнулась Мария и подвинулась к стенке. Зашуршала снимаемая рубашка, Света уложила свое белое прохладное тело меж двух смуглых, остывающих углей. Долго молчали, глядя в начинающий белеть потолок, потом Маша предложила накрыться простыней и вздремнуть. Так и сделали. Перекрахмаленная простыня хрустела и гнулась, как фанера, Мария быстро задремала, Марина тоже собиралась отправиться за ней, как вдруг Светина рука легла ей на гениталии. Марина со вздохом сняла прохладную длань, отвернулась и заснула… А потом через несколько месяцев они встретились, неожиданно узнав друг друга в торопливой арбатской толпе… У нее было белое еврейское тело с острым характерным запахом подмышек и гениталий. Она любила танцевать голой на столе под Шарля Азнавура, пить красное вино из горлышка, истерически хохотать, наряжаться и, изображая манекенщицу, стремительно входить из коридора в комнату, кружась и покачиваясь на высоких, вышедших из моды шпильках. Света забирала в свои губы Маринин клитор и ритмично трогала его кончиком языка. Она была менее искусна, чем Мария, но более щедра – уже через неделю у Марины появился дорогой югославский лифчик и духи “Камея”. Света смотрела с фотографии строго и вызывающе, совсем как тогда – после жестокой ссоры, грубых слов и гулкого хлопка дверью… Ира… Иринка-муравейчик… Ирочка-Ирулька – нежная пиздулька… Казенное фото 3×2 со срезанным уголком, приклеенное коричневой канцелярской бурдой, нещадно покоробившей лист. Мальчишеская челка, маленькие юркие глазки, тонкие губы, тонкие руки, тонкая талия, два девственных холмика на груди и один – потерявший девственность в общежитии циркового училища – внизу, меж худеньких бедрышек. – Погладь, погладь меня вот так, – сбивчиво шептала она в темноте, показывая что-то невидной ладошкой… Они встречались в узкой комнате ее подружек-студенток, наглухо завешивая окно одеялом. Больше всего Ирине нравилось касаться гениталиями, сильно разведя ноги… На втором курсе ее отчислили за воровство, и Марина провожала с Белорусского дождливым летним вечером. – Приезжай к нам, Мариш, поживешь, мама сала даст, грибов, – бормотала она, торопливо целуя Марину и вырывая из ее руки мокрый блестящий чемодан. – У нас места – до черта, отец ушел, приезжай. С ребятами путевыми познакомлю… Свиноподобная проводница грозно лязгала откидным полом, Ирина чмокнула сухонькими губами в последний раз и застучала сандалиями по железным ступенькам: – До скорого, Маришк! Казалось, это крикнула ее синяя шерстяная кофта… Сонечка Фазлеева… Прелесть с толстой косой до пояса, узкими глазками, крохотными губками, пухлыми бедрами и округлой попкой. Она училась у Дробмана, поступив на год раньше. – Бетховен груб, Марин, вот Скрябин – другое дело… – Это был потолок ее татарского эстетизма. Играла она ужасно, Дробман давно махнул на нее рукой, с директором она дважды переспала, завучу подарила хрустальную вазу. Марина сама раскачала ее на розовые дела – спелую, ленивую, томящуюся от сексуальной неудовлетворенности: в восемнадцать лет Сонечку грубо дефлорировал ее ровесник, и с тех пор половые акты стали формальностью. Сонечка долго и глупо кокетничала, слушая традиционное Маринино “какая ты красивая, мужчины недостойны тебя”, но отдалась смело и легко – поздней осенью они поехали на пустынную дачу и, включив обогреватель, целый день ласкались на холодной перине… Их роман не мог продлиться долго, – Марине наскучила Сонечкина ограниченность, Соне – розовые дела. Клара… Марина улыбнулась и вздохнула, вглядываясь в красивое породистое лицо сорокалетней женщины. Клара была очень похожа на Вию Артмане. – Красота дается по милости Божьей, – часто повторяла Клара, гладя Марину. Она открыла Марине Бога, она умела любить, умела быть верной, преданной, бескорыстной. Умела не замечать свой возраст. – Я такая же девчушка, как и ты, ангел мой, – шептала она утром, закалывая свои роскошные льняные пряди. У нее был прелестный клитор в форме среднего каштана. Он выглядывал из бритых припудренных гениталий изящным розовым язычком. – Поцелуй меня в тот ротик, – томно шептала она и покорно раздвигала белые полные ноги. Марина любила это белое, слегка переспелое тело с мягкими, необычайно нежными грудями. Клара умела как-то незаметно доводить Марину до оргазма: легкие, необязательные прикосновения суммировались и неожиданно распускались жарким соцветием истомы. Марина беспомощно кричала, Кларины губы успокаивающе шептали: – Покричи, покричи, девочка моя… сладенькая девочка моя… покричи… Таня Веселовская… Вспыхнула тонконогой огнекудрой кометой и после двухнедельного любовного безумия пропала в круговерти каких-то подозрительных армян. Отчаянно кусалась своими мелкими зубками и повизгивала, зажимая ладонями рот, чтобы не услышали соседи по коммуналке… Мила Шевцова… Зина Коптянская… Тоня Круглова… Все трое были на одно лицо – худые неврастеничные наркоманки, крутившиеся возле иностранцев. Богатые клиенты были их богами, фенамин – жизненно необходимым стимулятором, ресторан – сакраментальным местом, лесбос – тайной слабостью. Они одели Марину в фирменные тряпки, научили профессионально набивать папиросы с планом, уговорили “попробовать негра”. Негр промучил ее часа полтора, залезая своим толстым членом куда только можно, потом, загнанно дыша и посверкивая в темноте белками, выпил из горлышка бутылку “Хванчкары” и захрапел… Вика. Бедная, несчастная Вика… Огромные голубые глаза, светло-каштановые волосы, добрый, всегда улыбающийся рот. Они познакомились в душевой бассейна “Москва”, поняв друг друга с полуслова. Месяц, их медовый месяц на Рижском взморье, осенняя Москва с мокрыми листьями на асфальте, ответ незнакомого голоса на Маринин звонок: |