Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
– Очень. – Вот. А вчера рассольник еще вкуснее был. Ешь… Марина склонилась над тарелкой. Ей показалось, что она ест очень быстро, но бригада обогнала ее – переговариваясь, они уже пили густой компот, в то время как Марина клала себе в тарелку пюре с двумя толстыми котлетами. – Догоняй, Марин! – улыбнулась Лена, вылавливая ложечкой крупную ягоду. – Я так быстро не умею. – А ты привыкай, – откликнулся с другого конца стола Володя. – Дайте человеку спокойно поесть, – перебил их Сергеич. – И то верно, Миш, – поднял голову усатый рабочий. – Кто спешит – тот поперхнется. Правда? – Правда, Петрович. Марина разломила котлету вилкой. Она показалась необычайно вкусной. – У нас, дочка, люди хорошие, – сказал седоусый Петрович, отодвигая пустую тарелку и осторожно прихлебывая компот, – позубоскалить любят, на то и молодежь. А в остальном – ребята что надо. – Я уже заметила. – В таком коллективе работать – одно удовольствие. Я вон четвертый десяток на заводах, так что верь… – Петрович, а чего ты котлеты не ешь? – спросил Володя, вытирая губы салфеткой. – А мне, Володенька, пора вегетарьянцем становиться. – Как Лев Толстой, что ль? – Почти. Но он-то – от ума им стал, а мне – доктора прописывают. Лучше кефир с компотом, говорят, чем кура с гусем. Все засмеялись. – Не смейтесь, – улыбнулся Петрович. – Придет время, и вам пропишут. Вспомните тогда Ивана Петровича. – Вспомним, Петрович, вспомним, – проговорил Сергеич, вставая. – Приятного аппетита. – Спасибочко. Постепенно из-за стола ушла вся бригада, остались Марина с Иваном Петровичем. – Завод – это дело особенное, – медленно прихлебывая компот, говорил он, – а главное – почетное. Ведь ежели разобраться – вся жизнь человеческая на этих вот железках держится: машины, трактора, самолеты, кастрюли, холодильники. Это все мы делаем – рабочие. Без нас – ни пахать, ни сеять. Даже поесть – и то ложка нужна! Да… Он помолчал, вытирая усы салфеткой, потом вздохнул, глядя куда-то вперед, затем добавил: – Я ведь, Марина, в деревне родился. Было нас у матушки двенадцать душ. А времена-то будь здоров. Голод. Кулачье зерно попрятало, из обреза норовит садануть. Колхозы только-только становятся. Хлеба нет. А батьку на гражданской беляки убили. Зарубили под Царицыном. И поехал я в город, чтоб лишним ртом не быть. На завод устроился. Не получалось сначала. Мы же лаптем щи хлебали, ничего окромя косы не видали. А тут – паровой молот, шестерни, лебедки. Но – освоился. Потом – армия. И снова завод. А после – война. Только мне повоевать мало пришлось – под Москвой ранило в голову, полтора года по госпиталям провалялся. Еле выжил. Списали, что называется, вчистую. И снова на завод. Снаряды точили… Он помолчал, потом заговорил опять: – Вот тут недавно в гостях были у одних. Так, люди ничего вроде, но и не шибко знакомые – жены вместе когда-то работали. Выпили, разговорились. Ну и начал он хвалиться – мол, нашел себе теплое местечко, работа непыльная, а деньжата приличные. И знаешь где? В церкви. Паникадила какие-то точит. А раньше на “Борце” работал. Хорошим токарем был… Ушли мы поздно вечером, дома спать легли, а Стеша и говорит: вот, мол, как ловкачи теперь устраиваются. И деньги, говорит, бешеные… А я усмехнулся, да ничего и не сказал. Не ловкач он, а просто дурак. Он работу на халтуру променял, значит, не рабочий он, а халтурщик. Его халтура – только народу вредить помогает, глаза залеплять, а моя работа – на помощь, на благо. Я когда за станок утром становлюсь – всегда нашу деревню вспоминаю. Как жили плохо! Гвоздя не было лишнего. Кобылу подковать – полмешка ржи. Потому что сталь – в редкость была. А теперь? У всех машины, телевизоры, магнитофоны. А почему? Да потому что мы с тобой за станком стоим. Вот почему! Он встал, улыбнулся ей своими добрыми прищуренными глазами и пошел к выходу. Забыв про компот, Марина проводила его фигуру долгим взглядом. “Как все просто! – поразилась она. – Ведь действительно все держится на этом человеке. На простом рабочем. На его мозолистых руках…” – Потому что мы с тобой за станком стоим… – прошептала она и вздрогнула. – Мы? Значит, и я! Я тоже?! Она посмотрела на свои руки. “Значит, и эти руки что-то могут? Не только давить на клитор, опрокидывать рюмки и воровать масло?” Слезы задрожали у нее в глазах, столовая расплылась, но вдруг рядом раздался знакомый бодрый голос: – А что ж ты в одиночестве обедаешь? Она подняла голову. На соседний стул опустился Сергей Николаич: – Постой… постой… это что такое? Он озабоченно заглянул ей в лицо: – Ты что? Не понравилось? Обидели? Улыбаясь и быстро вытирая слезы, Марина замотала головой: – Нет, нет, ну что ты. Все очень хорошо. Это я просто так… – Ну, серьезно, ты скажи… – опять начал он, придвигаясь ближе, но Марина успокаивающе положила свою руку на его: – Это я так, Сережа. Я… сегодня поняла, что еще что-то могу… – Аааа… – облегченно вздохнул он и, улыбнувшись, налил себе полную тарелку борща. – Тогда понятно. Если так, то я рад за тебя. А можешь ты не что-то, а очень-очень много. Запомни… Разломив хлеб, он стал быстро есть борщ. – Бригада замечательная, – продолжала Марина, глядя, как ритмично двигаются его рельефные скулы. – Такие хорошие люди. – Бригада что надо, – пробормотал он, не поднимая головы. – Одна из лучших. Кстати, в отделе кадров я договорился. Ты теперь – расточник. Пропуск у меня. Трудовую принесешь им на днях. В общем, ты теперь наша. – Правда?! – вскрикнула Марина, заставив оглянуться людей за соседними столиками. – Правда, правда, – усмехнулся он. – Только не кричи так, а то все подавятся. – И что… и я теперь – рабочая?! – Да, да… Марина быстро наклонилась к нему и поцеловала в щеку. Он оторопело отпрянул, засмеялся: – Ты что… я же семейный человек… ну ты даешь! Она, не слушая его, покачала головой, вытерла слезы: – Господи, как все хорошо… Сергей Николаич отодвинул пустую тарелку: – Только давай без “господи”… – Конечно… – тихо улыбнулась она, глядя в широкое, залитое весенним солнцем окно столовой. После обеда Марина работала так самозабвенно и старательно, что, когда цеховские часы показали пять, она страшно удивилась мгновенно пролетевшему времени. Стало очень жалко прерываться, только что войдя во вкус и почувствовав станок. |