Книга Голубое сало, страница 44 – Владимир Сорокин

Сталин бросил лист на стол, стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, глянул на притихших сыновей:

– Может, их посадить? На пятнадцать суток. Пусть метлой помашут. А, Лаврентий? – Он посмотрел на Берию и на остальных. – Что вы стоите, как в гостях? Садитесь, садитесь.

Члены правительства сели.

– Иосиф, – заговорил Берия, – случилось наконец то, чего мы ждали шестнадцать лет. Это событие трудно переоценить. Необходимо…

В это время за дверью послышались веселые женские голоса и голос Сисула. Щелкнул замок, дверь открылась, и вошли жена Сталина Надежда Юсуповна Аллилуева с дочерью Вестой. Супруга и дочь вождя были одеты в русском стиле. На Аллилуевой было вечернее платье абрикосового шелка, с соболиной оторочкой и жемчужным ожерельем, перехваченным снизу большим рубином; темно-каштановые, красиво уложенные волосы облегала жемчужная самшура; в ушах светились рубиновые в бриллиантах подвески, на полноватых руках золотился тяжелый браслет и сияли два изумительных бриллиантовых кольца императрицы Марии Федоровны. Стройную фигуру дочери красиво облегал узкий, шитый золотом, серебром и жемчугом бело-серо-сиреневый сарафан; голову Весты украшал жемчужно-бриллиантовый кокошник, в длинную черную косу были вплетены коралловые нити; в ушах синели серьги из бирюзы и жемчуга, пальцы сверкали изумрудами и бриллиантами.

– Иосиф, какой ты концерт пропустил, – заговорила Аллилуева своим насмешливым, но приятным голосом, не обращая внимания на сидящих на полу сыновей. – Как сегодня здорово было! Какая молодец Русланова! Клим Ефремыч, а? Да и все! Пятой, Массальский, Бунчиков и Нечаев… А этот молодой сатирик… Майкин, Байкин… как его? Какой талантливый парень! Про мясо в соплях? “Куда интеллигенту сморкаться, как не в антрекот?” Зайкин?

– Гайкин, кажется, – подсказала дочь, перешагивая через ноги Якова, подходя к отцу, садясь рядом и целуя его. – Папка, а мы сегодня не с правительством сидели. Вот!

– Да? – рассеянно спросил Сталин.

– Мы с артистами сидели. В мхатовской ложе. Яншин такой смешной! Ты знаешь, оказывается, у него на подоконнике живет настоящий…

– Надя, – вдруг перебил дочь Сталин, – я принял сейчас решение. Я отдаю Василия в интернат. Пусть заканчивает одиннадцатый класс в интернате для трудновоспитуемых. Это первое. Второе: если я еще раз узнаю, что ты даешь Якову деньги, я переселю тебя к нему.

Аллилуева посмотрела на Якова, глянула в глаза Сталину, подошла к белому телефону, сняла трубку:

– Машину, пожалуйста.

Положив трубку, она подошла к двери, ведущей в детскую половину квартиры, открыла:

– Веста, Василий, идите спать.

Веста вышла. Василий встал, хрустя осколками, и побрел за сестрой.

Аллилуева закрыла за ними дверь, подошла к Якову, помогла ему встать:

– Жди меня в машине.

Яков, пошатываясь и держась за затылок, подошел к двери, стукнул три раза. Сисул отпер ее и выпустил Якова.

Аллилуева вынула из сумочки золотой портсигар, достала папиросу. Берия поднес зажигалку. Аллилуева затянулась, устало выпустила дым в сторону Сталина:

– Не стоит прикрывать свою тупую мещанскую ревность заботой о воспитании детей. Твои руки заточены на народные массы, а не на детей. Так что оставь моих детей в покое.

Она вышла.

Сталин курил, глядя в окно. Стали бить часы на Спасской башне.

Молотов посмотрел на свой брегет:

– У! Полночь…

– Иосиф, землеёбы прислали нам третий конус, – заговорил Берия. – Он здесь, во дворе. Надо принимать решение.

– Пусть живет у него, – произнес Сталин. – Анастас, как ты думаешь?

– Я думаю, Иосиф, что пора от семейных дел перейти к государственным, – ответил Микоян.

Сталин посмотрел на него так, словно увидел впервые этого грузного серьезного человека.

– Ты понял, что произошло? – спросил Берия.

– Что? – спросил Сталин, переводя тяжелый взгляд на Берию.

– Землеёбы прислали третий конус.

Сталин сощурился, оттопырив губы, и осторожно положил недокуренную сигару в ложбинку пепельницы. Затем медленно повернул голову вправо и посмотрел на стоящий рядом с диваном кусок дорической, изъеденной временем колонны, высотой около полуметра. На пожелтевшем мраморе лежал узкий золотой пенал. Сталин взял его в руки, открыл и вынул маленький золотой шприц и маленькую ампулу. Ловким лаконичным движением он преломил ампулу, набрал шприцем прозрачную жидкость, открыл рот, воткнул шприц себе под язык и сделал укол. Затем убрал шприц и пустую ампулу в пенал и снова положил его на мрамор. Вся эта процедура, давно ставшая частью жизни вождя, тысячи раз описанная и пересказанная на десятках языках мира, сотни раз снятая на кинопленку, запечатленная в бронзе и граните, выписанная маслом и акварелью, вытканная на коврах и гобеленах, вырезанная из слоновой кости и на поверхности рисового зерна, прославленная поэтами, художниками, учеными и писателями, воспетая в простых застольных песнях рабочих и крестьян, была проделана Сталиным с такой поразительной легкостью, что присутствовавшие, как и бывало с ними раньше, оцепенели и опустили глаза.

– Повтори еще раз, Лаврентий, – произнес Сталин, беря сигару.

– Землеёбы прислали нам третий конус. Он находится теперь под окнами. Прими решение.

Сталин задумался. Щеки его медленно розовели, в глазах появился мягкий блеск.

– Это те самые сибирские землеёбы, что пустили в тридцать седьмом поезд под откос? – спросил он.

– Те самые, – кивнул Берия, закуривая.

– Значит, их машина времени не бред наших академиков.

– Не бред.

– И что… на этот раз? Опять лед?

– Да. Большой кусок льда.

– И куда они его бухнули? Жертвы были?

– Слава богу, нет. Это появилось в Большом театре, во время концерта.

– Вот как? – усмехнулся Сталин. – Жаль, что я не пошел. Ну и что… этот лед?

– Там есть что-то внутри. Как и в последний раз.

– Опять мальчик рогатый? – Сталин встал, потянулся и прошелся по гостиной.

– Мы не знаем, что там. Но внутри точно что-то есть. Просто лед они бы не прислали. Надо принимать решение.

– А что… решение. Вызывайте специалистов. Это же по твоему ведомству. При чем здесь товарищ Сталин?

– Ты хочешь сказать, что тебя это не интересует?

– Меня это крайне интересует. Но что ты конкретно хочешь от меня? Чтобы я снял трубку и позвонил в Академию наук?

Берия переглянулся с Молотовым.

– Иосиф, но это дело государственной важности, – заговорил Молотов. – Мы полагали, что теперь, после третьего послания, ты более внимательно отнесешься к этому феномену.