Книга Узкие улочки жизни, страница 13 – Вероника Иванова

Думаю, ни одна мать мира не захочет, чтобы её ребёнок избрал для себя работу, связанную с риском для жизни, поэтому у меня не хватало сил даже для того, чтобы по-настоящему разозлиться. Но упрямство оставалось непоколебимым: я хотел служить в полиции. Как отец. «Дурной пример заразителен!» — восклицала мама, и Генри Стоун тут же спешил убраться восвояси, пока его не заставили в сотый или тысячный раз демонстрировать шрам на спине под левой лопаткой, заставивший карьеру отца сделать резкий поворот, меняя прямое участие в расследованиях на косвенное. Говоря проще, бывший инспектор полиции перешёл в консультанты, с блеском освоив специальность «Психология преступлений».

«Всё хорошо, что хорошо заканчивается» — неизменно слышал я в ответ, когда пытался привести пример отца в свою защиту. В полиции служить страшно, там в любой момент можешь оказаться на волоске от смерти... Разумеется. Но точно так же можно попасть под машину, просто выйдя утром из дома. И кстати, в дорожных авариях людей гибнет больше, чем полицейских при исполнении. Но разумные доводы не действовали. Собственно говоря, не действовало ничего, пока я не вздохнул и не сказал: мама, ты же знаешь, я всё равно поступлю так, как решил, и даже если через месяц прибегу жаловаться, сейчас передумать всё равно не смогу. Странно и загадочно, но честное признание оказалось сильнее всего прочего: мне разрешили жить так, как я хочу. Вернее, пообещали не вмешиваться в мои решения.

И не вмешиваются до сих пор. А после события, изменившего мою карьеру с не меньшим эффектом, чем ранение — отцовскую, со мной вообще предпочитают общаться на расстоянии. Очень далёком.

— Чем живут и дышат фермеры Йоркшира?

Вздох, раздавшийся в трубке, был наполнен гордым сожалением:

— Какое фермерство, о чём ты... Ты же знаешь своего отца! То тут, то там, но ни дня без работы.

— В Англии так много преступников?

— Скорее, много преступлений, а шалят одни и те же персоны... Надеюсь, у вас потише?

Хорошая тема. И что мне по ней известно?

— Ма, о буднях и праздниках доблестных полицейских служб я узнаю только из газет и телевизионных новостей.

— И по-прежнему не считаешь это единственно правильным.

На незаданный вопрос нет необходимости отвечать, но я всё-таки согласился с предъявленным обвинением:

— По-прежнему.

Беседа разбавилась слегка удручённым, но недолгим молчанием с маминой стороны.

— Ты же знаешь: мне так спокойнее.

— Знаю. И понимаю.

— Но не одобряешь.

Как можно не одобрять действия, приносящие любимому человеку необходимое спокойствие и удовлетворение?

— Ма...

— Не обращай внимания, — со вздохом посоветовала она. — С годами я становлюсь всё ворчливее и ворчливее... Скоро стану настоящей старой каргой!

Я промолчал, хотя другой человек на моём месте непременно рассыпался бы в цветистых комплиментах, уверяющих Дагмару в обратном. Во-первых, мной уже не меньше миллиона раз было сказано, что колебания маминого настроения неспособны повлиять на моё к ней отношение. А во-вторых...

Это чистая правда: с возрастом люди не становятся очаровательнее характером. Зато приобретают массу иных полезных и уважаемых качеств. Наверное, в таком положении дел есть некая высшая справедливость, ведь даже вино, чтобы достичь богатства вкуса, должно провести в бочке немалое количество лет. Можно ломать копья в споре о достоинствах и недостатках зрелости, но в любом случае истинным остаётся одно. Прожитая жизнь оставляет на нас отпечаток. Нужно только не забывать о наличии двух сторон этого отпечатка, внешней и внутренней.

Шрамы, морщины, седина, изношенный ливер и измотанные нервы... Всё это видно либо невооружённым глазом, либо по результатам медицинских обследований. А заусеницы и зазубрины характера — качества, хорошо умеющие играть в прятки. Их тоже можно попытаться вытащить на свет, но разложить по полочкам и повесить бирки не удастся, слишком хитра и изворотлива внутренняя природа людей. Главная же причина её могущества кроется в трусости. Нашей. Человеческой.

Не то, что бы мы любим врать. Иногда даже ненавидим, и лишь немногие делают ложь смыслом жизни и единственным инструментом для достижения целей. Но при удобном случае соврёт каждый. Потому что ложь — это щит. Сиюминутный и отбивающий атаку только по одному направлению, зато несколько мгновений мы чувствуем себя в безопасности, а за такое ощущение можно отдать многое. Почти всё. Пройдёт минута, день, месяц, в самом лучшем случае, несколько десятилетий, и щит рассыплется прахом, ведь недаром с незапамятных времён в народе бродит поговорка: «Все тайное становится явным». Как правило, разоблачение лжи оказывается крайне болезненным событием, куда более страшным и вредоносным, чем...

Нужно всего лишь набраться смелости и бросить щит на землю. А потом принять удар, неважно, насколько сильным и опасным он окажется. Разумеется, будет больно, и весьма, но такая боль сродни эффекту от применения лекарства: если не умрёшь сразу, будешь жить долго и счастливо. Риск велик, зато приз в случае победы замечателен и бесценен. Нужно только осмелеть и попробовать. Правда, иногда роль смелости успешно выполняет невзрачный и на редкость туповатый дублёр — ослиное упрямство.

— Ты тут? — спросила мама, отметив моё долгое молчание.

— Да, конечно.

— Тебя что-то отвлекло?

Несвоевременные размышления. Болтливость сознания. Но это единственное средство, которое способно помочь мне оставаться самим собой.

— Всё хорошо, ма.

— Догадываешься, как звучат твои слова?

О, мы немножко ехидничаем? Хороший знак. Сожаления о возрасте ушли в тень, уступив место почти что юношеской дерзости.

— А как они звучат?

— Мантрой. Только непонятно, кого ты заклинаешь, меня или себя.

На самом деле, я всего лишь констатирую факт, не более. Если бы всё было «плохо», промолчал бы или честно признался в посетивших меня неприятностях, одно из двух. Но врать... Зачем? Не люблю таинственность и предпочитаю честно рассказывать о своих достоинствах и недостатках, если хочу продолжить знакомство, а не разбежаться по разным сторонам света.

Хотя, вполне возможно, что в моей жизни просто не появлялось пока человека, перед которым я хотел бы предстать в наилучшем, а не в реальном свете.

* * *

Сентябрьский воздух пронзителен и невыносимо прозрачен. Ни одно время года не может в этом поспорить с осенью: зима ослепительна, весна туманна, лето наполнено знойным маревом, застилающим глаза. И только пора подведения итогов кристально чиста, начиная от листвяного ковра под ногами и заканчивая оборотной стороной небесного купола.

Клёны Ноймеердорфа, все как один начали менять зелёные плащи на золотые. Пройдёт пара недель, и в роскошных кронах не останется ни единого напоминания о прошедшем лете, а ещё через месяц дворники сгребут в небольшие кучки последние остатки некогда пышных нарядов. Да, осень вовсю уже орудует в предместьях Ройменбурга, день за днём захватывая всё новые и новые территории. Позже всего она ступит на мостовые центральной части города, да и то совсем ненадолго, до первого снега, а потом передаст бразды правления зиме. Но даже в каменном лесу подпирающих друг друга домов можно точно сказать, какой сезон на дворе. Если поднять голову и посмотреть вверх, в небо, невозможно высокое и ослепительно чистое. Вот только люди чаще предпочитают смотреть под ноги. Потому что не хотят поскользнуться на покрытых испариной конденсата камнях...