Книга Жнец-2: Испытание, страница 87 – Нил Шустерман

– Я спрошу его, хочет ли он принять вас. Если да, я вас провожу. Если нет, мы станем защищать его даже ценой собственной жизни.

Викарий ушел и через пару минут вернулся.

– Следуйте за мной, – сказал он.

Грейсон Толливер ждал жнеца в меньшей из двух часовен, находящихся на территории монастыря. Это была часовня для личных раздумий, и здесь же стоял небольшой камертон и лохань с грязной водой у алтаря.

– Мы будем за дверями, брат Толливер, – сказал викарий. – Если понадобимся, зови.

– Хорошо, – ответил Толливер, – нужно будет, позову.

Казалось, он хотел поскорее покончить с этим.

Викарий и брат Маклауд вышли, закрыв дверь. Я осторожно повернуло камеру, расположенную в глубине часовни, стараясь, чтобы металлическое жужжание не помешало встрече.

Сервантес приблизился к Грейсону, который стоял на коленях во втором ряду скамей, установленных в часовне. Юноша даже не посмотрел на жнеца. Телу, голове и коже он вернул обычное их состояние, а черные волосы сбрил, и теперь у него на голове топорщился аккуратный ежик естественного цвета.

– Если вы явились, чтобы подвергнуть меня жатве, делайте это побыстрее, – сказал он. – И чтобы поменьше крови, а то кому-то придется убирать.

– Вам так не терпится покинуть этот мир? – спросил Сервантес.

Грейсон не ответил, тогда Сервантес представился и сел рядом с юношей, не говоря пока о цели своего визита. Наверное, хотел понять, достоин ли Грейсон Толливер его внимания.

– Я сделал кое-какие запросы на ваш счет, – сказал Сервантес.

– И что, нашли что-нибудь интересное?

– Да, – покачал головой жнец. – Оказывается, Грейсона Толливера не существует. Я знаю, что настоящее ваше имя Слейд Мост и вы спихнули с моста целый автобус.

Грейсон рассмеялся:

– Вы нашли историю моего темного прошлого?

Он не хотел разуверять Сервантеса ни в чем.

– Вам повезло.

– Я знаю, – продолжил Сервантес, – что вы каким-то образом были вовлечены в заговор против Жнецов Анастасии и Кюри, и Жнец Константин готов все здесь перевернуть с ног на голову, чтобы найти вас.

Грейсон повернулся к Сервантесу.

– Так вы работаете на него? – спросил он.

– Я ни на кого не работаю, – отозвался Сервантес. – Я работаю на человечество и во имя человечества, как и все жнецы.

Он перевел взгляд на серебряный камертон, торчащий из алтаря. Потом продолжил:

– У меня дома, в Барселоне, тоновики доставляют людям гораздо больше неприятностей, чем здесь. Нападают на жнецов, из-за чего, защищаясь, жнецы вынуждены подвергать их жатве. Я перевыполнял свою квоту за счет тоновиков, которых я совсем не хотел убивать, но они лишили меня возможности выбора. Это была одна из причин, по которым я переехал в Мидмерику, хотя иногда я начинаю сожалеть об этом.

– Так зачем вы пришли сюда, ваша честь? – спросил Грейсон. – Ради того, чтобы лишить меня жизни? Вы могли бы это сделать уже давно.

– Я пришел по просьбе Жнеца Анастасии.

Поначалу мне показалось, что Грейсон обрадовался, но потом радость сменилась горечью. Как же много бед выпало на его долю! И я совсем не этого хотело.

– Она слишком занята, чтобы самой меня проведать? – спросил он.

– Да, – отозвался Сервантес. – Занята по горло делами сообщества.

Деталей, однако, не прояснил.

– Ну что ж, – покачал головой Грейсон. – Я жив, и вокруг меня люди, которые заботятся о том, чтобы мне было хорошо.

– Жнец Анастасия предлагает вам более безопасный и более комфортный способ существования, чем здесь, среди тоновиков, – сказал Сервантес. – В Амазонии. У нее там есть друг, который готов вам помочь.

Грейсон оглядел часовню, обдумывая предложение Сервантеса. И ответил риторическим вопросом:

– А кто говорит, что я жажду куда-то уехать?

Сервантес был удивлен.

– Вы хотите сказать, что прозябать в этом монастыре лучше, чем жить в безопасности и комфорте? – спросил он.

– Конечно, интонирование – это полный мрак, – усмехнулся Грейсон, – но я уже привык. А люди здесь очень хорошие.

– Да уж. Без мозгов, зато хорошие.

– Они дали мне почувствовать, что я не один, – продолжал Грейсон. – У меня такого никогда раньше не было. Конечно, мне противно и мычать их гаммы, и участвовать в дурацких ритуалах, но это – плата за то, что я получаю.

Сервантес презрительно хмыкнул:

– Вы предпочитаете жить по лжи?

– А если я от этого счастлив?

– А вы счастливы?

Грейсон задумался. Мы с ним задумались вместе. Я живу исключительно и только по правде. Интересно, а если попробовать жить по лжи – это оптимизирует конфигурацию моей эмоциональной компоненты?

– Викарий Мендоза считает, что я могу найти свое счастье среди тоновиков, – сказал наконец Грейсон. – После всего, что я натворил – с автобусом и покушениями, – я думаю, мне стоит не упускать своего шанса.

– Могу ли я как-то разубедить вас?

– Нет, – ответил Грейсон с гораздо большей уверенностью, чем чувствовал минуту назад. – Считайте, что вы выполнили просьбу Жнеца Анастасии. Она предложила мне безопасность и комфорт. Вы передали мне ее предложение. Теперь вы можете идти.

Сервантес встал, оправил мантию.

– Ну что ж, мистер Мост. Всего хорошего.

Сервантес подошел к дверям и мощным толчком распахнул их, сбивая с ног подслушивавших его разговор с Грейсоном брата Маклауда и викария Мендозу.

Когда жнец удалился, викарий вошел в часовню, чтобы посмотреть, как там Грейсон, но тот отказался от его услуг, уверив, что с ним все в порядке.

– Мне нужно поразмышлять, – сказал он, и викарий улыбнулся.

– Понятно. Это скрытая форма требования: «Оставьте меня в покое». Можно еще сказать: «Я хочу постичь суть резонанса». Работает так же хорошо.

И он ушел, закрыв за собой дверь. Я навело фокус на Грейсона, пытаясь прочитать что-нибудь на его лице. Увы, я не умею читать мысли людей. Конечно, можно было бы разработать специальную технологию, но это было бы покушением на частную жизнь. Однако в такие минуты мне хочется не только наблюдать, но и общаться.

И вдруг Грейсон заговорил со мной.

– Я знаю, что ты смотришь на меня, – сказал он, и голос его разнесся под сводами пустой часовни. – Слушаешь. Знаешь, что случилось со мной за эти последние месяцы.

Пауза. Грейсон замолчал. Молчало и я. Хотя и не по своей воле.

Грейсон закрыл глаза и, полный отчаяния, глотая слезы, взмолился: