Книга Дом, где взрываются сердца, страница 29 – Сергей Зверев

— Чушь все это, Валерий Васильевич. Чушь… Нам-то лучше знать, как это было, — он подался вперед и секунды три смотрел Валдаеву глаза в глаза. Он надеялся, что его взор прожжет до глубины души. Может, так бы оно и было еще несколько часов назад. Но сейчас Валдаеву было все равно. Он ощущал лишь опустошение.

— Я ничего плохого не делал.

— А, слышали уже, — майор откинулся на спинке кресла и посмотрел в окно. — Из Москвы без нашего ведома не уезжать. Быть готовым прийти по повестке. Поняли?

— Понял.

— До встречи, — майор Кучер махнул рукой.

Валдаев на подкашивающихся ногах вышел из комнаты. Там его ждал сопровождающий милиционер.

— Я провожу, — сказал он.

Он провел Валдаева на первый этаж, вывел на улицу и легонько подтолкнул в плечо:

— Свободен.

В лицо Валдаеву дохнул свежий прохладный ветер. Сегодня зима откуда-то из прошлого дохнула на город прохладой, и столбик термометра рухнул до пяти градусов.

Действительно, свободен — запело все внутри Валдаева.

Ему казалось, что, оттолкнись он сейчас ногой от земли, — и птицей взлетит в воздух. Вокруг простор. Свобода. За спиной остались тесная камера и допросы.

Порыв ветра охладил его лицо, и Валдаев понял, что по щекам текут слезы.

Он как пьяный пошел по улице. Был уже первый час ночи. Он тормознул машину.

Водитель заломил явно высокую цену, но Валдаев согласился. И через полчаса открывал металлическую дверь своей квартиры. Потом захлопнул ее. Закрыл на засов. Запер на все замки.

Все, теперь отсюда его не выкурить. «Мой дом — моя крепость».

Не раздеваясь, он завалился на диван. Ему сейчас хотелось одного — заснуть. И как можно дольше не выныривать из объятий Морфея. Но сон капризно не желал приходить.

Часы на стене отсчитывали минуты. А Валдаев лежал, прикрыв глаза. И в мозгу по кругу вращались картины и ощущения этого дня. Они отзывались дрожью, а иногда и слезами. Это была пытка, он никак не мог успокоиться, иногда тихо взвывал, как раненый пес. И больше всего ему было жалко сейчас себя. Наташу с перерезанным кривым ножом горлом ему тоже было жалко. Но эта жалость была пока больше абстрактная. Сейчас главный объект глубокой скорби — он сам, мирный и тихий коррес-пондент тихой газеты «Запределье».

Когда часы приблизились к трем, он решил глотать снотворное — то, что делал нечасто. Он подошел к буфету, выудил коробку с лекарствами. Достал пузырек со снотворным. Выложил таблетку на ладонь.

Заснуть. Забыться. Хоть на немного сделать вид, что все в порядке. Ему нужна передышка. Чтобы собрать воедино разъезжающиеся чувства и мысли.

Он взял стакан с кипяченой водой, уже хотел проглотить таблетку…

Дзинь — прозвучал дверной звонок коротко, как пистолетный выстрел. И разрушил спасительное ощущение одиночества.

— Нет, — взмолился Валдаев.

Дзинь — на этот раз звонок звучал длиннее, настойчивее.

Валдаев понял — за ним пришли. И все засовы и запоры — лишь блеф. «Мой дом — моя крепость». Нет для него крепостей…

* * *

Ремень на лежащих в кресле его брюках был кожаный, испанский. Из дорогих. Отличный ремень. Валдаев нагнулся над ним, провел пальцами по блестящей в свете ночника поверхности. А что, семьдесят пять кило живого веса вполне выдержит. Один неприятный миг — узкая полоска кожи впивается в кожу живую. Говорят, висельники долго не мучаются. Сразу пережимаются нервные окончания. Болевой шок — а дальше… Никаких беспокойств. Никаких допросов. Никаких нар и камер. Никаких монстров большого города, которые жадно тянут к нему руки. И никакого ощущения загнанности вечной жертвы. Отличный выход. Прекрасный выход. И майор Кучер останется с носом. И все останутся с носом…

Отбросив прочь брюки с ремнем, он вздохнул, пытаясь нормализовать дыхание. Кровь стучала в висках. Сердце барабанило.

Он набросил халат, подошел к двери. Глянул в глазок. И начал отпирать дверь. Верхний запор. Нижний запор. Щеколда…

— Я тебя обожаю, — Элла качнулась и прильнула к его груди. От нее пахло вином — притом вином хорошим.

— Ты откуда? — не веря своим глазам, произнес он.

— С гульбища, дорогой, — она сбросила туфли, стянула синий пиджак и осталась в узкой белой юбке и красной просвечивающей блузке.

— Три ночи, — сказал он.

— Без десяти. Во, — она протянула ему руку. На запястье свободно болтался золотой браслет с часами.

— Без десяти, — согласился он.

— То-то, — Элла прошла в комнату, упала в кресло.

— Всего только без десяти три. Пионерское время, — она зевнула. — Ты куда исчез?

— Как куда?

— Я тебе сегодня полдня названивала.

— Дела были.

— Дела… Роза пригласила меня на вечеринку к институтским знакомым. Я хотела взять тебя с собой — неприлично девушке ходить в одиночку по таким компаниям.

— И?

— И не нашла. У тебя дела-а, — она снова сладко зевнула. — Пришлось ехать одно-ой, — протянула она. — Пить зело вино-о, — она начала расстегивать кофту. — В общем, рюмка за рюмкой. И не заметила, два часа грянуло. А потом ко мне начал вязаться какой-то слюнявый тип. Я послала их к черту. И вспомнила, что до Валдаева рукой подать. Взяла такси — и вот я здесь. Скажешь, я не права?

— Права, — он опустился перед ней на ковер и положил голову ей на колени. Она погладила его по лысине.

— Я не могла отказать Розе. Она такая зануда — потом бы целый год вспоминала. Такая зануда… И вообще — я люблю вечеринки! Почему бы мне не любить вечеринки?

Она помолчала.

— Но на следующую я беру тебя. Ты любишь вечеринки? — она потянулась.

— Честно?

— Честно.

— Терпеть не могу.

Он на самом деле терпеть не мог вечеринки. Возненавидел их еще со студенческих времен. Они были ему в тягость. За столом нужно показывать себя, острить, и ему все время казалось, что и показывает он себя, и острит не так, невпопад. Особенно терялся, когда вдруг говорил что-то и все смотрели на него, — тогда он боялся провалиться и, как правило, брякал что-то не то. Вечеринки и в университете, и позже становились тягостной обязанностью, не посещать их было непристойно, чтобы не прослыть человеком со странностями. На них обычно все надирались, плясали до упаду. Он плясал плохо, хоть и старательно. Потом молодежь разбивалась на пары, разбредалась по комнатам и темным углам, слышались чмоканья, женский хохот. Он же чаще оставался один. А когда притаскивали пару и ему, он надувался и, вместо того чтобы тащить даму в угол, начинал долго и нудно говорить на умные темы. Девушки ему уныло поддакивали, кивали, соглашались с его мудрыми мыслями и при первом случае улизывали в неизвестном направлении.