Книга Тропа обреченных, страница 55 – Юрий Семенов

— Шмеля, или как там его, надо ошарашить.

— И что вы предлагаете? — повернувшись, заинтересовался Киричук.

— Сквозняк убрать, — серьезно ответил Рожков.

— Бифштекс с горилкой не подать ему туда? — принял слова Рожкова за шутку Киричук и растяжно крикнул в колодец: — Шмель! Последний раз предлагаю сдаться. Бросай оружие! Выходи! Минуту жду!

— А я дело хочу предложить, Василий Васильевич, — снова обратился Рожков к присевшему на бревно подполковнику. — Надо бросить гранату в лаз. Она взорвется и засыплет проход, в результате у Шмеля один выход останется на волю — через колодец.

Киричук задумался. Он посмотрел на часы — на них было семь пятнадцать — и, как артиллерист, махнул рукой:

— Взрывайте!

Взрыв под землей Киричук ощутил ногами и ударившим из колодца гулом. А когда он утих, донеслось ругательство бандита.

— Сдавайся, Шмель! — еще раз крикнул Киричук и предупредил: — Иначе взорвем колодец, молись богу!

И через несколько мгновений из колодца отчетливо донеслось:

— Кто это говорит?

— Подполковник Киричук!

— Стройный! Жизнь обещаешь?

— Судить будем… Выходи! Взорву!

— Погодь… Сдаюсь!

— Бросай оружие! — достал пистолет Киричук и показал чекистам рукой, чтобы удалились от сруба — мало ли что взбредет бандиту в голову с отчаяния, еще швырнет из дымной дыры лимонку.

Оуновец долго не показывался, но было слышно, как он там в глубине кряхтел и ворчал, очевидно с трудом приспосабливаясь к скобам, набитым в бревенчатый сруб колодца. Его силуэт не сразу разглядел Киричук сквозь растворяющуюся молочную дымку. Но вот показалась лохматая голова. Слышался обдирающий горло кашель. Наглотавшийся дыма бандит еле двигался.

Он к тому же, оказалось, ничего не различал перед собой, продвигаясь наверх. Василий Васильевич это понял, когда оуновец зашарил рукой по срубу, стараясь ухватиться за очередную скобу и не видя, что достиг самого верха, где осталось немного изловчиться и вылезти наружу.

Без рубахи, в одних штанах, бандеровец с трудом выбрался на край сруба. Он торопливо протирал глаза. Ему дали прийти в себя.

Василий Васильевич тем временем послал Филимона с двумя «ястребками» раскопать землю под сушняком на огороде и вытащить оттуда все, что там зарыто.

— А вы, Сергей Иванович, займитесь расчисткой прохода в схрон, вас, по-моему, туда так и тянет, — разрешил Василий Васильевич Рожкову и оговорился: — Об осторожности не говорю, тут вы опытней меня, но напоминаю: не забывайте о ней.

— Случается, минируют схрон, — сказал майор. — Но тут маловероятно. Бандит выскочил без рубахи, до него сделать ничего не успели, значит, чисто.

Довод Рожкова оказался убедительным, и Киричук спокойно согласился:

— Копайте!

Оуновец, было видно, прислушивался к разговору, таращил слезившиеся глаза и вдруг позвал:

— Стройный! Где ты? Вяжи давай!

— Кто такой? Как звать? — приблизился к нему Киричук.

— Непомнящий.

— Можно и так. Назовите кличку.

— Псевдо?.. Воевода!

Киричук вспомнил рассказ Скворца в больнице — он упоминал эту кличку, потому воспользовался известной ему подробностью.

— Какой же воевода без войска? Вам же Угар другое псевдо порекомендовал.

— Какое? — встряхнулся тот.

— Шмель! Устраивает?

Глаза эсбиста сразу проморгались и уставились на чекиста.

— Много знаете, подполковник, чудно мне больно, откуда уши торчат… Кто меня выдал?

— Вы сами вышли из схронки. И не забудьте, это смягчающее обстоятельство.

— Соломку постелют при расстреле? Не надо мне вашей смягчинки.

— Так ли, Шмель? Жить разве не охота? Поднялся наверх-то без посторонней помощи.

— Глаза мне задымили, ничего не видел, а то бы меньше двух из вас на тот свет не взял бы.

— Будет жужжать, вихляться, сдались ведь. Кто еще в схроне, внизу там?

— Были и давно сплыли.

— Никуда они не делись, как и эсбист Шмель, — подзадорил Киричук и спросил: — Заявить нам ничего не хотите?

— Нет. Рубаха, пиджак у меня там остались, — указал он рукой в землю. — Дайте что-нибудь.

— Дадим, не замерзнете. — Киричук взглянул на оплывший по брючному поясу живот Шмеля. — Подумайте, может быть, все-таки есть что сообщить нам? Для своей же пользы.

— Выдать?! — дернулся арестованный. — Давайте, только скажите, кто меня предал?

— Вы, кто же еще, не помнящий родства, сами пробазарили себя и перепродали. Неужели вы этого не понимаете?

— Не надо меня агитировать.

— Зачем? Подумайте, стоило вам лишь пригрозить майору Тарасову, как мы сочли необходимым успокоить вас. Вчера вы отправились в Рушниковку, не зная, что Остап Жога давно сбежал отсюда и в другом месте приказал долго жить… Не предупредил он никого, что сюда нельзя…

— Хватит! — зажал уши руками Шмель. — Ведите!

— А вы говорите… — удовлетворился реакцией бандита Киричук и кивнул «ястребкам»: — Конвоируйте в дом!

Во дворе подполковника ждала новость: на огороде выкопаны ящики с патронами, пистолетами, несколько винтовок. Их, как вязанку дров, прижал к груди долговязый Филимон.

— Ходил рядом и не чуял, товарищ Филимон, — с упреком сказал руководителю «ястребков» Киричук.

Он распорядился погрузить в машину захваченное оружие и отправился искать «через две хаты, в третьей» крестную Маньки, к которой пошла хозяйка дома, отрекшись от своего постояльца: не хозяин, не родич — чужак!

Но разыскивать их не пришлось. Маня сидела посреди двора в окружении кур, сгребала пыль и сыпала ее, приговаривая: «цыпа-цыпа-цыпа». Глупые куры, кудахча, не поддавались на обман.

Едва Киричук вошел во двор, как на крыльце появилась старушка с женщиной средних лет, наверное крестной Мани, которая тут же увела больную в дом, не проронив ни слова.

— Нашли чего на задах? — спросила старушка, видимо не уверенная за целость тайника на огороде.

— Нашли, спасибо. Как звать вас? Давеча не до того было. Меня — Василий Васильевич.

— Боялась, вдруг ночью вырыли, окажусь болтуньей… А звать меня, как все обзывают: баба Яга.

— Ну зачем же мне, как все, мало ли что… неловко даже, — мягко улыбнулся Киричук. — Это даже обидно. Какая вы баба Яга?

— Так не от ведьмы мое имя, а от Ядвиги, коротко, с детства меня и мать звала «Яга», «Ягонька», а к старости само вышло — баба Яга. Не думала, не привыкла, да откликаюсь. Какая уж теперь Ядвига!