Онлайн книга «Повиливая миром »
|
Это одно из больничных «поветрий». То все хором расписывают витражными красками фонарики, то рисуют на чашках. Сумки принято разрисовывать специальными фломастерами для ткани и дарить мамам, врачам или просто друзьям. Удивительно, но ты не любишь рисовать. Позже я понимаю, что это просто руки не поспевают за твоим воображением. За сумку, однако, ты берешься охотно. Через пять минут все готово. Холстина исчеркана вдоль и поперек самыми яркими цветами. – Что это? – спрашиваю я. – Это твоя машина. – И где здесь моя машина? Ты ждешь этого вопроса. От тебя не отделаешься дурацким взрослым «ах, какая красивая бибика!» – Твоя машина только что промчалась мимо! – гордо отвечаешь ты. – Это след! Смотри, как ты спешила ко мне! – Надо набрать с собой обезболивающих, – говорю я. – Там ведь нет никаких лекарств…. – Ничего там нет, – говорит Ника, и мы внимательно изучаем до блеска отдраенный линолеум под нашими ногами. Так, будто на линолеуме этом написано, что нам дальше делать и как быть. Доктор прав: тебе делается хуже. Начинается пневмония. Ты едва можешь дышать, захлебываешься кашлем, бледнея до страшной синевы. Мы тянем время. И мне, и твоей маме нестерпимо страшно думать об отъезде. Люди вокруг тебя говорят о смерти. Ты кажешься им маленьким, и они не всегда понижают голос. Они думают, ты не понимаешь. Ты почти ничего не ешь. В один из этих страшных дней мы сидим на кухне, пока твоя мама прибирается в боксе, и я уговариваю тебя выпить хотя бы чаю. На кухню приходит психолог из соседнего отделения, веселая шумная женщина, от которой мне все время хочется спрятаться в угол. – А вот мы сейчас Митю покормим! – возвещает она, оценив ситуацию. Из холодильника появляется сосиска, и психолог начинает разделывать ее на столе, вырезая что-то причудливое. – Я не буду есть, – сообщаешь ты. – Да ты же не знаешь, КАКАЯ это будет сосиска! Вот Татьяна Викторовна скажет тебе, что это будет волшебная сосиска! – Волшебная? – спрашиваешь ты скептически. – Конечно! – восклицает психолог. – Не думаю, – тихо говорю я. Ты киваешь понимающе. Сосиска отправляется в микроволновку, и вылезает оттуда закрученная завитками. – Волшебная сосиска! – объявляет психолог. – Сейчас Митя тебя съест!!! – Странно, – говоришь ты вполголоса. – Я же сказал, что не буду есть. Она меня не слышит? – Она хочет как лучше, – отвечаю я. – Нам всем важно, чтобы ты поел, понимаешь? Ты смотришь на меня жалобно и задумчиво, потом придвигаешь к себе изувеченную сосиску и принимаешься ковырять ее вилкой. Психолог празднует победу… В один из дождливых, уже почти летних дней мы гуляем по больничной территории. Ты не можешь идти сам, и я везу тебя, совершенно взрослого, в дурацкой раскладной коляске. Я поручаю тебе держать над собой раскрытый цветной зонт, и ты говоришь со мной оттуда, из-под зонта. Мы болтаем о какой-то чепухе, и вдруг ты замолкаешь, а потом задаешь вопрос. Взрослым, будничным голосом. Ты спрашиваешь: – Скажи, я жив или умер? Я замираю, с размаху попав в сердечный перебой, выдыхаю, считаю до трех, собираясь, как боксер после пропущенного удара. Ты ждешь ответа. – Конечно, ты жив, – отвечаю я. – Мы с тобой говорим, гуляем… – Глупости! Ты же знаешь, что разницы нет, жив человек или умер. – Как это? – спрашиваю я. – Очень просто. Когда я умру, все будут думать, что я на самом деле умер, а я буду жить на облаке. Ты придешь ко мне играть на облако? Мне не хватает воздуха. Под навесом скамейка, я закатываю туда коляску и сажусь напротив тебя. Теперь мои глаза почти вровень с твоими. – Я не знаю, как играют на облаке, – говорю я. Ответ следует немедленно, и я понимаю, что ты над этим думал: – Все просто. Ты играешь, а под ногами не земля, а пух. Придешь? Теперь моя очередь думать. Ты ждешь. Мы оба понимаем, что у нас очень важный разговор, в котором нельзя врать и отделываться пустыми фразами. – Понимаешь, я не уверена, что меня пустят к тебе на облако, – решаюсь я, – то есть, понимаешь, ты-то будешь там играть, это стопудово. А вот меня – не знаю, пустят меня или нет. У них там, на облаке, свои правила. – Чепуха, – с великолепной уверенностью говоришь ты, – пустят. Я попрошу, и тебя пустят. – Если ты попросишь – пустят, – не раздумывая отвечаю я. – Придешь? – Приду. В тот день мы больше не говорим ни о чем важном. Приходят папа с сестренкой, вы возитесь с какой-то игрушкой, и все хорошо. Только ты кашляешь. Ты сильно кашляешь. Дата выписки назначена. Накануне тебя смотрит новый консилиум, профессора читают бумаги, рассматривают результаты последних тестов. Твою маму вызывают в кабинет заведующего отделением. Из кабинета она выходит мертвой. Она идет, дышит, смотрит, но, кажется, из нее выдернули стержень, и она не падает только по инерции, только потому, что привыкла стоять. – Они сказали – все. В тот день мы покупаем тебе машину. Тебе совсем худо, кашель бьет тебя, ты запиваешь его водой, но он унимается только на минуту. Мама твоя складывает – а точнее, перекладывает с места на место какие-то вещи. Мама готовится к выписке. Удивительно, каким количеством барахла немедленно обрастает человек, стоит ему поселиться где угодно, даже там, где жить нельзя в принципе. Впрочем, так ли уж немедленно… Вы с мамой прожили в больнице год. Я делаю вид, что помогаю. Ты лежишь лицом к стене, а потом вдруг поворачиваешься и говоришь: – Я видел самую лучшую машину в жизни. – Где? – спрашиваю я. – На улице? – В магазине. Я расскажу тебе. Она такая большая, что я смог в нее сесть и ехать. Она почти как настоящая, только лучше настоящей. – Папа возил его гулять, – объясняет мама, – они были в игрушечном магазине. – И там была эта машина? – Да. – Собирайтесь, – говорю я, – мы едем за машиной. – Нельзя, – отвечаешь ты взрослым голосом, – она дорогая. Мы не можем себе позволить. Господь милосердный, как я боюсь этого твоего усталого взрослого голоса… – Собирайтесь. Мы больше не должны ни о чем спрашивать врачей. Нам теперь все можно. Нас почти выписали… |