Книга Москитолэнд, страница 45 – Дэвид Арнольд

Еще одна струя дыма.

– Я жила в нескольких семьях. Трудное было время.

Мой терапевт говорит, что это нормально – блокировать боль. – Снова пауза, снова дым, и снова голос Клэр, только теперь тише: – Слушай, я не…

Тишина. И Бек:

– Ты в порядке?

– Нет. То есть да, просто…

– Что?

– Наверное, это ерунда, но… я тебе что-то пообещала или?..

Пауза.

– Вроде чего? – спрашивает Бек.

– Ничего. Да, точно ерунда. Может, лимонада?

Бек вздыхает:

– Мне пора.

Сгорбившись, я бегу вокруг таунхаусов, подлетаю к грузовику и, как только открывается дверь дома Клэр, начинаю пинать колеса. Бек пересекает лужайку, и я сую руку в карманы, словно торчала тут все время.

– Что ты делаешь, Мим? – Его голос дрожит.

– Просто убедилась, что корабль на ходу. – Я прокашливаюсь и цепляю на лицо самую обыденную, супероптимистичную, нешпионскую улыбку. – Как прошло?

– Хорошо, – лжет Бек, распахивая водительскую дверцу. – Поехали отсюда.

Уолт ставит на место последний зеленый квадратик:

– Шины все еще наполнены воздухом и все такое, Мим?

– Конечно, Уолт.

– Эй, эй, я Уолт.

– Чертовски верно, – шепчет Бек, выруливая с подъездной дорожки.

Обратно через Белвью едем в тишине. Я могу лишь догадываться, что сейчас творится в голове Бека. Он проделал такой путь только для, того чтобы хмурая курящая девчонка с амнезией предложила ему лимонад – дважды. Паршивей некуда.

Перед закрытым кафе-мороженым стоит одинокий маленький мальчик и рыдает навзрыд. И в голову против воли лезут мысли, что это единственное, что остается детям в наши дни. Единственное, в чем есть хоть какой-то долбаный смысл.

Без помпы, без всякого торжественного антуража я стираю боевую раскраску. Вокруг не парят воздушные шарики, конфетти и лепестки роз. И тем не менее, глядя на себя в очередное грязное зеркало, я чувствую… не знаю, ностальгию, наверное, до краев наполняющую сердце. Никогда не была бегуньей, но до Кливленда осталось несколько часов – похоже на финишную прямую.

Судя по всему, этот путь – мой магнум опус ^[8].

Как и почти все в ресторане, двери туалета целиком сделаны из бамбука: выцветший берберский ковер – его почва, обои в цветочек – кислород, и вот многолетняя вечнозеленая экзотика из Юго-Восточной Азии прорастает, будто какой-нибудь обыкновенный сорняк, привычный для унылого северо-восточного Огайо.

Короче, к нашему столику я возвращаюсь через азиатское захолустье.

– Ты покраснела? – спрашивает Бек, догрызая кусок красной курицы на палочке.

Черт! Несмотря на средство для снятия макияжа, помада всегда оставляет на коже алые следы.

– Нет, – говорю я. Хотя, наверное, покраснела. Если не тогда, то теперь точно. – Где моя утка?

– Ты же понимаешь, что это глупо? – усмехается Бек.

Уолт, не отрываясь от тарелки, смеется.

Я проскальзываю в бамбуковую кабинку:

– Если я хочу утку, я получаю утку. В конце концов, это не я предложила китайский ресторан, когда нет еще и одиннадцати утра.

– Ты не любишь китайскую еду? – спрашивает Уолт.

Он уже прикончил красную курятину и насаживает на освободившуюся палочку зеленую фасоль.

– Еду люблю, Уолт. Рестораны ненавижу. Ну, кроме одного.

Бек и Уолт оплатили шведский стол и теперь перешли к курице в кисло-сладком соусе. Спасибо китайцам за такое куриное разнообразие.

– Какого? – уточняет Бек.

– Что?

– Ты сказала, что ешь лишь в одном китайском ресторане. В каком?

– Какая разница? Они не все одинаковые. Хотя большинство похожи на… – Я указываю на шведский стол в центре зала, где топчется куча белых толстяков с горящими глазами.

Бек сует в рот брокколи:

– Ты совсем чокнутая.

– Ну простите, что я предпочитаю незапятнанную еду.

– Незапятнанную? – встревает Уолт.

– Свежую. Нетронутую грубыми уродливыми незнакомцами, которые платят пять девяносто пять и за один присест набивают желудок так, чтоб на неделю хватило. Шведский стол – это не еда, это… кормежка, понимаете?

– Мне нравится кормежка, – говорит Уолт, как раз когда приносят мою утку. Затем сметает с тарелки последний кусок, встает и возвращается к шведскому столу.

Бек пьет воду и хмуро смотрит ему вслед:

– Хотел бы я чем-нибудь ему помочь.

Я кладу в рот кусочек мясо. Довольно жесткое для утятины, но с учетом обстоятельств о выборе я не жалею.

– О чем ты?

– О том, что… парень бездомный. Что в итоге его ждет?

Если скажу, что не думала о том же, то частично совру. Но о судьбе Уолта я размышляла так же, как о нас с Беком – в основном предаваясь фантазиям. В фильме моей жизни мы с Беком и Уолтом создаем нашу собственную странную маленькую семью, где царствуют любовь и честность. Мы запрыгиваем в Дядю Фила и едем к побережью, по дороге подряжаясь на всякую халтуру – продаем бургеры, косим газоны. Мы останавливаемся в глухих горных деревушках и вечерами пьем в пабах, болтая с хозяевами и ремесленниками, местными фермерами и лесниками – простым народом, ценным. Народом из сказок. Народом. Не гражданами. Гребаным народом. И если со временем Бек безумно влюбится в меня, так тому и быть. Это ничего не изменит (кроме размещения во время сна). Любовь друг к другу только укрепит нашу любовь к Уолту. Под нашей крышей для него всегда найдется свежий «Маунтин Дью». Под нашей крышей он никогда не пропустит игру «Кабсов». Под нашей крышей мы будем смеяться, любить и проживать-мать-ее-жизнь. Под нашей крышей…

О реальности я размышляла гораздо меньше.

– Вот думаю, смогу ли отвезти его в Чикаго, – говорит Бек.

Я замираю с куском у рта:

– Серьезно?

– А ты что предлагаешь? Просто высадить его в лесу?

Я проглатываю внезапно безвкусное мясо:

– Я ничего не предлагаю. Боже, с чего ты вообще решил, что я могу предложить подобное?

Бек проводит пятерней по волосам:

– Слушай, вот ты сейчас в каком-то роде пытаешься… не знаю… понять, где твой дом, верно? А как насчет его дома?

Я молчу.

– Мим?

К столу возвращается Уолт с целой горой еды на тарелке.