Книга Горящий лабиринт, страница 77 – Рик Риордан

— По звуку похоже на монстра, — решил Гроувер. — Должны ли мы помочь?

— Как? — спросила Мэг.

В её словах был смысл. Шум эхом отдавался со всех сторон, и невозможно было понять, из какого коридора он исходил, даже если бы мы могли выбрать наш путь, не решая загадок.

— Нам нужно продолжать идти, — решил я. — Думаю, внизу у Медеи на страже стоят монстры. Это, должно быть, один из них. Я сомневаюсь, что она очень обеспокоена тем, что они время от времени попадают в огонь.

Гроувер поморщился.

— Не думаю, что это правильно — оставлять его страдать.

— Кроме того, — добавила Мэг, — что, если один из этих монстров спровоцирует вспышку огня, которая пойдёт в нашу сторону?

Я уставился на свою юную хозяйку.

— Да ты сегодня прямо источник мрачных вопросов. Мы должны верить.

— В сивиллу? — спросила она. — В эти злобные ботинки?

У меня не было ответа для неё. К счастью, меня спасло запоздалое появление следующей загадки — трёх золотистых строчек на латыни.

— О, латынь! — сказал Гроувер. — Подождите. С этим я справлюсь, — он прищурился, рассматривая слова, затем вздохнул. — Нет. Не справлюсь.

— Серьёзно? Ни греческого, ни латыни? — сказал я. — Чему вас учат в школе сатиров?

— В основном, ну, знаешь, важным вещам. Таким как растения.

— Спасибо, — пробормотала Мэг.

Я перевёл загадку моим менее образованным друзьям:

— Надо теперь рассказать об изгнанье царя.

Был последним царем над римским народом.

Несправедливый человек, дюжий, однако, в бою.

Я кивнул.

— Полагаю, что это цитата из Овидия.

Ни один из моих товарищей не выглядел впечатлённым.

— Ну и какой ответ? — спросила Мэг. — Последний римский император?

— Нет, не император, — сказал я. — В самые первые дни Рима городом правили цари. Последний из них, седьмой, был свергнут, и Рим стал республикой.

Я попытался вернуться мыслями к Римскому царству. Весь этот временной период был для меня немного туманным.

Мы, боги, всё ещё находились в Греции. Рим для нас был чем-то вроде захолустья. Последний царь, впрочем… его личность навевала некоторые плохие воспоминания.

Мэг разбила мои грёзы.

— Что значит дюжий?

— Это означает сильный, — сказал я.

— Звучит непохоже. Если кто-то назовет меня дюжей, я его ударю.

— Но ты действительно дюжая во владении оружием.

Она ударила меня.

— Оу.

— Ребята, — сказал Гроувер. — Так как звали последнего римского царя?

Я подумал.

— Та… хм. Я только что помнил, но сейчас забыл. Та… что-то там.

— Тако? — любезно подсказал Гроувер.

— С чего бы у римского царя было имя Тако?

— Не знаю, — Гроувер потёр живот. — Потому что я голоден?

Дурацкий сатир. Теперь я мог думать лишь о тако. Затем ответ вернулся ко мне.

— Тарквиний! Или Тарквиниус на латыни.

— Ну и который из них? — спросила Мэг.

Я изучил коридоры взглядом. В крайнем левом тоннеле, похожем на большой палец, было десять клеток, как раз для имени Тарквиниус.

В тоннеле посередине — девять, как раз для имени Тарквиний.

— Думаю, этот, — решил я и указал на центральный тоннель.

— Как ты можешь быть уверенным? — спросил Гроувер. — Потому что стрела сказала, что ответы будут на английском?

— Да, — согласился я, — а также потому, что эти тоннели выглядят, как пять пальцев. Думаю, логично, что лабиринт покажет мне средний палец, — я повысил голос. — Разве это не так? Ответ — «Тарквиний», средний палец? Я тоже люблю тебя, лабиринт.

Мы прошли по этому пути, и за нами золотым светом вспыхнуло имя ТАРКВИНИЙ.

Коридор привёл в квадратный зал, —

самое большое помещение из тех, что мы пока видели. Стены и пол были покрыты выцветшей римской мозаикой, похожей на подлинную, хотя я был вполне уверен в том, что римляне никогда не колонизировали ни одну из агломераций Лос-Анджелеса.

Воздух был ещё теплее и суше. Пол был настолько горячим, что я чувствовал жар через подошвы сандалий. Единственное, чем комната могла порадовать, так это тем, что выбирать предлагалось всего из трёх, а не пяти тоннелей.

Гроувер принюхался к воздуху.

— Мне не нравится эта комната. Я чую что-то… чудовищное.

Мэг крепко сжала скимитары.

— Откуда?

— Эм… со всех сторон?

— О, взгляните, — сказал я, пытаясь казаться бодрым, — следующая загадка.

Мы приблизились к ближайшей стене с мозаикой, где на плитке золотым светом сияли две строки на английском:

«Листья, листья плоти вырастут надо мной, над смертью,

Вечные корни, высокие листья. Да не заморозит зима вас, о нежные листья».

Возможно, я ещё не отошёл от латыни и греческого, потому что эти строки ничего для меня не значили, даже на понятном английском языке.

— Мне нравится, — заявила Мэг. — Тут о листьях.

— Да, листьев много, — согласился я. — Но это бессмыслица.

Гроувер поперхнулся.

— Бессмыслица? Ты не узнал цитату?

— Эм, а должен был?

— Ты же бог поэзии!

Я почувствовал, как моё лицо запылало.

— Я был богом поэзии, но это не означает, что я ходячая энциклопедия, знающая каждый малоизвестный отрывок, когда-либо написанный…

— Малоизвестный? — пронзительный голос Гроувера прокатился эхом вниз по коридорам. — Это Уолт Уитмен! Из «Листьев травы»! Не помню точно, из какого стихотворения, но…

— Ты читаешь стихи? — спросила Мэг.

Гроувер облизал губы.

— Знаешь… в основном, стихи о природе. Для человека Уитмен прекрасно рассказывал о деревьях.

— И листьях, — заметила Мэг. — И корнях.

— Точно.

Я хотел прочитать им лекцию о том, насколько сильно был переоценен Уолт Уитмен. Этот человек всегда пел песни себе, вместо того чтобы восхвалять других, например, меня. Но я решил, что с критикой стоит подождать.

— Тогда ты знаешь ответ? — спросил я Гроувера. — Это вопрос типа «заполни пробелы»? Множественного выбора? Или «правда-ложь»?

Гроувер изучал строки.

— Я думаю… да. Здесь в начале отсутствует слово. Должно читаться так: «Листья гробницы, листья плоти» и так далее.