Книга Леди-плутовка, страница 20 – Тереза Ромейн

Теперь настала ее очередь искоса посматривать на него.

– Некоторые после суда бывают признаны виновными.

– А вы, леди Изабел, виновны или нет?

Пока кэб подскакивал и подпрыгивал на каждой неровности, Изабел раздумывала, что из ее жизни можно вменить ей в вину. Слишком большой дом? Одежду, по-прежнему серую. Или то, что во время траура она не получила ни одного приглашения и растеряла почти всех друзей?

– Думаю, я ищу свой путь к свободе. И, думаю, любила бы себя больше, будь я немного храбрее.

– Кто бы не хотел быть храбрее? И все же в деле с картиной герцога Ардмора вы оказались достаточно храбры, чтобы исправить зло, причем не ради себя, ради другого человека. Очень немногие окажутся настолько храбрыми.

– Я не хочу сравнивать себя с ничтожными. Я сравниваю себя с той, какой мне следовало бы стать.

– А именно?

Как и накануне, в пабе, она стала обдумывать ответ, причем очень тщательно, и наконец нашла самый верный:

– Женщиной, которая носит красное, когда хочет, или голубое, как летнее небо. Которая сама выбирает свое меню, ест когда пожелает. Выбирает тех друзей, которые радуют ее сердце, а не тех, которые помогут достичь какой-то цели.

Какой могла стать жизнь! Даже одни эти слова уже поднимали настроение!

– Вот как! Вы хотите быть храбрее ради себя.

Очередной толчок экипажа сорвал ее с места. Тряхнуло так сильно, что даже зубы лязгнули. Изабел потерла челюсть:

– Это гораздо труднее, чем быть храброй ради кого-то.

Каллум подался вперед и поставил локти на колени:

– Знаете, я с вами согласен. Мой брат Гарри умер за своих коллег охранников и за жалкий металл, который весь мир считает дороже человеческой жизни. Чего стоило ему уйти, отказаться от работы и сказать: «Будь проклято все, что велит мне делать кто-то другой, я собираюсь жить для себя!»

– Мне очень жаль, что он не поступил именно так. Но разве подобное поведение не является эгоистичным?

– Вовсе нет.

Он выставил ногу вперед, так что мыски их обуви соприкоснулись.

– Повезло мисс Уоллес с опекуном. У большинства людей нет никого, кто бы за ними приглядывал. Даже тем, кто их любит, трудно заботиться о чем-то еще, кроме собственных интересов.

– А как насчет вас?

– Моя работа как раз в этом и состоит. Если бы я потакал собственным желаниям, никогда не раскрыл бы ни одного дела.

– Почему вы выбрали такую работу?

Он откинулся назад, сдвинул шляпу на затылок и настороженно уставился на нее:

– Потому что мне это нравится. И мне за это платят.

– Каллум! – Она задела его ногу своей. – Почему это ваша работа? Почему вы ее выбрали, вместо того чтобы заняться семейным бизнесом или стать оперным певцом?

– Я не смог бы спеть ни единой ноты. А что касается бакалеи… Возможно, я хотел быть как Гарри: защищать людей. И я не хотел работать в бакалее, потому что именно этого ожидали от меня родные. – Он грустно усмехнулся. – Полагаю, я делал это им назло. И у меня это прекрасно получилось.

– Кто же приглядывает за вами?

Он снова надвинул шляпу на лоб и скрестил руки на груди:

– Так много вопросов…

– Издержки профессии, как вы любите говорить.

– Я привык сам спрашивать, не отвечать, и забочусь о себе сам.

Плюх!

В окно стукнула дождевая капля. Изабел повернулась, наблюдая, как упала вторая, потом третья. Они бежали по стеклу словно слезы, а она смотрела, как меняется вокруг нее город. Здания становились выше и уже, хитросплетение улиц превращалось в настоящий лабиринт. Дождь выкрасил небо в серый и приглушил свет.

– Я позабочусь и о вас тоже, – неожиданно добавил Каллум, нарушив молчание. – Поэтому я здесь.

Изабел, вскинув брови, повернулась к нему:

– Зачем вам это? Полагаю, потому что я позвала вас и наняла помочь?

– Вы пытались меня нанять, но я не могу брать деньги за нарушение закона. Кроме того, забота о вас кажется мне чем-то правильным.

Неужели он краснеет? Трудно сказать в темном экипаже, да и лицо его наполовину скрыто.

– Спасибо, – сказала она просто, не желая смущать его. – Я рада, что вы приехали к моему дому и хотите увериться, что мне ничто не грозит.

– Вы уже достаточно испытали. И не должны ехать на край Лондона без моей помощи.

Он снова сел прямо и вытянул шею, чтобы взглянуть в окно.

Изабел была потрясена тем, насколько плохо она знает Лондон и как быстро могут меняться улицы. Одна сторона города была ухоженной, на ней размещались дома людей зажиточных, вторая – довольно убогой. Изабел вспомнила грязные, обшарпанные переулки, где роились самые подозрительные типы, от которых у нее мороз шел по коже.

Когда она высказала все это Каллуму, тот пояснил:

– Все зависит от хозяев домов. И от стражников. Но и места, как и люди, имеют свои особенности: в каждом из них живет своя категория граждан.

Изабел это наблюдение показалось верным. Ее дом тоже имел свои особенности. Он принадлежал Эндрю и носил отпечаток его личности.

– Я не понимала этого раньше. Большое преимущество, не так ли, никогда не думать о том, как живут другие люди?

– Верно, – серьезно согласился он. – Но я бы не хотел отнимать у вас это преимущество. Хотелось бы только, чтобы существовало как можно меньше вещей, от которых следует вас оберегать, а также меньше людей, живущих в отчаянных обстоятельствах.

Они проезжали мимо сыромятен – достаточно близко, чтобы Изабел ощутила вонь прокисшей мочи. Хорошо еще, что шел дождь, а лошадь бежала быстро, так что она задержала дыхание, пока сыромятни не остались позади.

Дождь все падал, людей становилось все меньше. В каждом переулке маячили странные фигуры. Здания здесь клонились вперед или набок, словно шептались с соседями друг о друге:

«Ты видел… представляешь…» Тротуар был неровным, с выбоинами. Посреди улицы, в импровизированной канаве, струилась грязь.

Наконец кэб остановился. Каллум открыл дверь и помог Изабел выйти.

– Я не стану ждать около доков, – заявил кучер. – Удачи, парень, если захочешь вернуться.

Лошадь фыркнула, тряхнула головой, послав во все стороны фонтан брызг.

– Мы все решим, – заверил Каллум. – Спасибо.

Кэб уехал, а они стали осматриваться.

Район доков был длинным и узким, с улицами, спускавшимися к Темзе и заканчивавшимися величественными, очень старыми лестницами. Главная артерия города, река, была забита судами: от барж до одноместных яликов, – пахло масляной краской, тухлой рыбой и мусором.