Онлайн книга «Леди-плутовка»
|
Пока был жив муж, каждый день сезона она получала больше писем, на которые могла ответить, и больше приглашений, чем могла принять. За время годового траура очень немногие посещали ее из уважения к Эндрю. Изабел почти не выезжала: и вдовья скорбь, и строгие правила этикета требовали, чтобы она проводила этот год в уединении. Но леди Риордан ясно увидела то, чего не разглядела Изабел: теперь, когда она отказалась от траура и вновь вознамерилась вращаться в обществе, да еще вместе с хорошенькой подопечной, гораздо меньше людей хотели видеть ее на своих вечеринках. Джентльменов и без того не хватало, а богатая вдова была куда менее интересна хозяйкам, чем дружелюбная жена. Может, ей все-таки устроить званый обед? Хотя… с какой целью? Чье общество ей настолько дорого? Как только Люси выйдет замуж, Изабел вряд ли захочет кого-то видеть. Она не искала другого мужа, не заседала в парламенте, к тому же имела независимый доход и была самодостаточна, никому не подчинялась, так что могла ничего не предпринимать. Но это означало также, что один день ничем не отличался от другого. Никто в ней особенно не нуждался, никто не полагался на нее, если не считать слуг, а им требовалось лишь вовремя выплачивать жалованье. Им все равно, на кого работать, лишь бы хорошо платили и не обижали. Она не была очень уж благочестива, но помнила цитату из Евангелия от Матфея, которая часто приходила ей на ум после смерти Морроу: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы. Довлеет дневи злоба его». Какие правильные слова! Эндрю Морроу сам заботится о своем. Даже после смерти зло оставалось. Не то театральное зло, вызывающее смерть и разрушение, а зло банальное, повседневное. Эгоизм и жадность. Недоверие и обман. И в этом он вряд ли одинок. На земле еще не было человека, полностью свободного от этих недостатков, в том числе от них не была свободна и сама Изабел. Как мог Каллум Дженкс каждое утро идти в суд на Боу-стрит, зная, что непременно столкнется со злом? Неужели сказанное или сделанное им может на что-то повлиять? Да. Это повлияло на Изабел, когда тело Эндрю Морроу лежало на полу в спальне. Каллум единственный, кто говорил с ней спокойно и вразумительно и смотрел темными глазами, в которых светились вопросы, но не осуждение. Да, он видел в ней человека и хотел узнать получше. Каллум замечал не только преступления, но и людей, которые их совершали, – иногда бесцельно, иногда в отчаянии или от голода. Когда они вместе шли по лондонским улицам, он научил ее подмечать окружающие детали. Это открыло ей глаза, и они больше никогда не закрывались, когда речь шла о современном Лондоне. Так что она сумеет что-то сделать. Быстро, чтобы не передумать, Изабел нацарапала Каллуму записку. – Отнесите это офицеру Дженксу, – велела она лакею Дугласу и дала ему адрес, а потом бродила по комнате, пока тот не вернулся. Время от времени она присаживалась за фортепиано и извлекала несколько нестройных аккордов. Вернувшийся Дуглас сообщил, что Каллум обещал зайти позже. Появился он, когда время обеда давно минуло. Изабел велела Селби проводить его в утреннюю комнату, вспомнив, как нежно целовал ее Каллум среди рассыпанных бисквитов и орехов. На этот раз в комнате было прибрано, но он вряд ли обратил на это внимание. – Прости. Не мог прийти раньше. Работа, – пояснил он, усаживаясь в кресло. Изнемогавшая от любопытства Изабел подалась вперед: – Еще один фальшивый аукцион? – Что-то в этом роде. Дженкс, выглядевший невероятно уставшим, закрыл глаза. Щеки были покрыты щетиной, под глазами – темные тени. Глядя на него, Изабел вдруг с невероятной ясностью осознала, что, во-первых, его дни были так же полны, как ее – пусты: он считал себя ответственным перед многими людьми и был готов не спать и не есть, только чтобы никого не подвести. А во-вторых, она одна из них, и он никогда не откажется прийти по первому зову. – Тебе необязательно было приходить, – вздохнула она. – Я не хотела утомлять тебя еще больше. – Ты далеко не легкомысленна, Изабел. Если ты хотела поговорить со мной, полагаю, о чем-то важном. Новый план, не так ли? Поэтому ты и позвала меня? План у нее был, но вовсе не тот, который он себе представлял. – Больше никаких краж! «Я хочу стать сыщиком», – едва не вырвалось у нее. Но теперь, когда она видела в углах его рта глубокие бороздки усталости, это казалось таким незначительным… – Может, я просто хотела видеть тебя, – пошутила она. Конечно, вряд ли он улыбнется, потому что вообще редко улыбается, но вдруг лицо его прояснится, что куда лучше любой улыбки? Он с усилием открыл глаза. – Зачем? Она растерянно моргнула: – Я… э… потому что… Он потер глаза. – Неважно. Это было невежливо. Прости меня, пожалуйста. – Конечно. И все же это был справедливый вопрос, который он был вправе задать. Зачем? Чтобы стать друзьями? Чтобы ублажать друг друга? Обдумать очередной план? Кем могут стать друг для друга дочь маркиза и сыщик с Боу-стрит? Можно поставить вопрос под другим углом. Что станется с вдовой джентльмена и человеком, который производил аресты по делу Королевского монетного двора, взбудоражившего весь Лондон? Что станется с женщиной, которая хотела учиться всему, и с мужчиной, который хотел всем помочь? Все, что угодно. Может быть, нечто чудесное. Может, все, о чем она не смела мечтать. Уважение. Преданность. Доверие. Любовь. Она очень боялась и все же хотела задать эти вопросы. Ее будущее зависело от ответа, который даст Каллум. Но она вовсе не была уверена в том, каким будет ответ. Поэтому Изабел ничего этого не высказала вслух. – Пойдем, отдохнешь. – Вздор. – Вовсе нет. У меня есть гостевая спальня. Тебе нужно вернуться в суд? Наверняка нет, поскольку… – Она сверилась с часами на каминной доске: – Восемь вечера. – У меня еще есть дела. – Неужели тебе нужно уйти? Он взглянул на нее и отвел глаза: – Полагаю, нет. Мне нравится твое платье. Ты прелестно выглядишь в зеленом. – Я рада, что тебе нравится. Мне тоже, – улыбнулась она. – Ты ужинал? – Поел. Каждый слог словно вырывали у него изо рта, и Изабел нахмурилась: – Каллум Дженкс! Тебя нельзя назвать разговорчивым, но это уже слишком! Ты сердишься на меня? – Вовсе нет. Просто устал. Слишком устал, чтобы спрашивать о вещах, которых предпочел бы не знать. |