Книга Кронштадтский детектив, страница 37 – Олег Мушинский

Всё-таки Мишка нам не совсем чужой человек. Выросли в одном дворе, даже дружили какое-то время. Собственно, мы и теперь приятельствовали, хотя виделись довольно редко. У него теперь была своя компания, которую мы регулярно задерживали за разные мелкие правонарушения.

— В этот раз, Ефим, были оборотни, — уточнил Матвеев и с усмешкой добавил: — Люди-собаки. Мишка мне всю дорогу про них втирал.

Я хмыкнул и сказал:

— Надо его, как проспится, нашему доктору показать. Клаус Францевич любит такие истории. Заодно и Мишку осмотрит.

— Ага, — Матвеев согласно кивнул. — Только вряд ли ему что-то интересное перепадёт. Там у кабака какая-то старая псина крутилась. Думаю, Мишка на нее и среагировал.

— Надеюсь, она его не покусала, — заметил Вениамин Степанович и, отхлебнув чаю, добавил: — Бродячие собаки могут быть переносчиками опасных болезней.

Семен вздрогнул и, отложив перо, быстро протер руки салфеткой.

— Да нет, Вениамин Степанович, — Матвеев махнул рукой. — Как он в окно на нее вылетел, она вперед своего визга удрала.

— Ну и славно, — подытожил инспектор, после чего потерял к Мишке всякий интерес.

Мы определили дебошира в отдельную камеру и Матвеев ушел.

— Загляну к Алтыниным, — пообещал он перед уходом: — Скажу Марьяне, что Мишка у нас.

Марьяной звали Мишкину мать, даму весьма крутого нрава. Я тогда, помнится, подумал, что ох и попадет же ему! Но куда деваться? Приличных денег у Мишки никогда не водилось, так что расплачиваться за его подвиги в очередной раз придется ей.

— Давай, — сказал я и погрузился в составление отчета по последнему делу.

С ОТЧЕТОМ Я покончил довольно быстро. То есть быстро для меня. В полчаса управился. Потом я еще немного подождал, пока чернила просохнут, чтоб не смазать текст ненароком, и сдал отчет инспектору.

Вениамин Степанович уже дочитывал, когда вернулся Матвеев. Вид у него был чертовски озадаченный. С Матвеевым в участке появился дородный мужчина в лисьей шубе. Мужчина морщил лицо и держался рукой за затылок.

— Ограбили меня, господа хорошие, — прямо с порога пожаловался он.

— Печально, — в тон ему ответил инспектор. — Что ж, рассказывайте, как всё было. Мы вас внимательно слушаем.

Мужчина устроился на стуле, как сыч на пне — нахохлился, насупился и закрутил одной башкой, переводя взгляд то на меня, то на инспектора. Матвеев остался стоять у двери, аккуратно прикрыв ее с этой стороны. Вениамин Степанович отставил на отдельный столик чашку с чаем и изобразил на лице «я весь внимание». Я приготовился записывать показания. Мужчина громко и тяжко вздохнул.

— Фамилия-то моя Барсуков, — объявил он. — Кирилл Игнатьевич, ежели что.

Говорил он неспешно, перемежая повествование протяжными вздохами и так разводя руками, словно развешивал слова по кабинету. Я без труда успевал за ним записывать. Опуская всё лишнее, пострадавший оказался купцом из Самары. В Кронштадт этот Барсуков приехал неделю назад по личным и торговым делам. Дела складывались отлично, «ежели что», но сегодня после обеда купцу хорошенько треснули по затылку и обобрали. Добычей грабителей стал кошелек «коричневый, кожаный, потертый в двух местах» и карманные часы.

— В кошельке рублей пятьдесят было, — Барсуков махнул рукой, словно прощаясь с ними. — Но главное, это мои часы. Пять тысяч они стоят.

— Так дорого? — тихо удивился я.

— Получается, так, — Барсуков развел руками и начал перечислять, загибая пальцы: — Механизм работы швейцарской, с музыкой, корпус из золота высшей пробы, циферблат отделан драгоценными каменьями. Маленькими, скажу честно, зато целый узор ими выложен. Цепочка — и та золотая…

Я все это записал и уточнил, что за узор, заработав одобрительный взгляд от Вениамина Степановича. Барсуков, размахивая руками, словно бы набрасывая рисунок в воздухе перед собой, старательно описал собачью голову на фоне леса, а кроме того, каждая цифра на циферблате располагалась на отдельном кленовом листике.

— Необычный узор, — заметил я. — Собака, стало быть.

— Ну да, ну да.

Барсуков дважды кивнул и бросил на меня внимательный оценивающий взгляд, словно бы решая, можно ли доверить мне какой-то важный секрет. Инспектор тоже это заметил и сказал купцу:

— Вы, Кирилл Игнатьевич, можете рассказывать всё без утайки. Секреты хранить мы умеем, а чем лучше мы будем представлять, что у вас пропало, тем легче нам будет вашу пропажу сыскать, — тут он указал в мою сторону и добавил: — Ефим Родионович — агент опытный. Если он считает, что изображение собаки важно для следствия, то уж поверьте мне — это действительно так.

Честно говоря, я совсем так не считал. По крайней мере, до того момента, как инспектор проявил столь явный интерес к этой псине. Да, рисунок необычный, если всплывут где часики — опознать их будет нетрудно, но не более того. Однако Вениамин Степанович на подсказки был скуп, считая, что инспектор должен только инспектировать работу полиции, а не делать ее за нее, и если уж он так откровенно акцентировал мое внимание на собаке, ее стоило взять на карандаш.

— Поговаривали, — чуть ли не шепотом сообщил Барсуков, — будто бы предок моей супружницы по материнской линии оборотнем был. На узоре-то как раз это он и есть.

— Любопытно, — сказал я и бросил внимательный взгляд на инспектора.

Вениамин Степанович являл собой эталон невозмутимости. Мол, эка невидаль — предок-оборотень. Вон, к примеру, у Матвеева теща — настоящая кикимора, и ничего, живет человек. Не хуже прочих.

Когда пауза откровенно затянулась, инспектор спросил, где произошло ограбление.

— На кладбище, — ответил Барсуков.

— На немецком, — уточнил Матвеев. — Там я его нашел.

Инспектор удивленно приподнял левую бровь, а я как можно более тактично осведомился, за каким лешим его туда понесло. В смысле, купца, хотя Матвееву я потом собирался задать тот же вопрос. Время для визита на кладбище было, прямо скажем, не самое подходящее. Даже снег еще не сошел.

— Ваша правда, — признал купец. — У нас-то в Самаре потеплее будет.

Впрочем, ничего серьезного Барсуков, по его собственным словам, всё равно не планировал. Как оказалось, там, на немецком кладбище, этот самый предок-оборотень и похоронен. По крайней мере, был похоронен. Барсуков планировал убедиться, что покойный всё еще на месте, и если так, то:

— Покаялся бы, прощенное воскресенье, как-никак, — поведал свои планы купец, изображая в воздухе руками нечто, что, скорее всего, должно было бы изобразить перед нами процесс покаяния. — Ну и пошел бы себе восвояси.

Уход восвояси в его исполнении напомнил мне ветвистую корягу, проплывающую мимо берега.

— Есть за что каяться? — сразу спросил инспектор.

— Вроде как нет, — купец развел руками и вздохнул. — Но раз покойный стал живых беспокоить, то, наверное, не просто так. Являлся он мне. Раз десять приходил. Я уже и со счета сбился!