Онлайн книга «Азарел»
|
— Даже в шутку — нет! Подумать только! Может быть, я еще буду просить у него прощения? Да, — подумал я, — она в шутку и подхалимничая выпрашивала у отца то, о чем я просил ее так серьезно. Но он и в шутку не согласен!! Ладно, — твердил я, — кусать, кусать, если ударит, кусать… Оба вошли вместе. И отец строго сказал: — Довольно этих историй. Хочешь ты вести себя пристойно и слушаться или нет? Я почувствовал: пришла «последняя» минута. Сердце билось неистово. И я подумал: Это же сердцебиение, какое бывает у нее, и та же трусость. Я смотрел в пол. Но ты будь настороже! Не будь трусом! И обратился не к отцу, а к матери: — Смотрите, теперь я знаю и то, почему ваше сердце всегда колотится, и сейчас тоже, хоть я и маленький, а знаю. Потому колотится, что вы всегда так боитесь. Мое тоже колотится сейчас от страха… Но я все равно не стану бояться отца, и вы не бойтесь своего сердцебиения и будьте настоящей матерью, как я просил. Попусту. Она сказала только: — Я уже говорила с твоим отцом. Теперь твоя очередь. Дай обещание. Я повернулся к ней горько: — Я чтобы обещал? — сказал я. — Я знал, что только этого вам и нужно! И отец с прежним вопросом: — В последний раз спрашиваю, хочешь ты вести себя пристойно? Я ответил: — Ничего не хочу, только отпустите меня, я уйду. Мой отец, бледный и суровый: — Можешь идти! Но насовсем! И этого порога больше не переступишь. Даже если будешь подыхать с голода. Я для тебя больше не существую. Теперь мать: — Пускай уходит. Он еще одумается после. — Сюда ему дорога заказана, — сказал отец, — кончено. — Хорошо, — сказал я, — только было бы кончено. И двинулся. Но со страхом, потому что чувствовал, он хочет еще раз меня ударить, в последний раз. И правда, едва я шагнул к двери, он кинулся следом и схватил меня. Мать закричала: — Отец! И я, весь дрожа: — Если ударите, буду кусаться, и если будете бить насмерть, все равно не перестану, и тогда замараю вашу совесть! — Отпусти его, — сказала мать, и отец отпустил. — Нет, — сказал он хрипло, — больше не стану пачкать о тебя руки. Убирайся! С этими словами он ринулся в спальню. Мать показала мне глазами, чтобы я вышел и ждал снаружи. Но я сказал: — Вы не посмели быть настоящею матерью. Да, не посмели! Теперь все кончено, так и знайте! И вышел, как был, с непокрытой головой, в прихожую, на лестницу, на улицу. Снаружи было очень грязно и холодно. Я остановился перед домом. Так, наконец-то! Наконец ты решился сделать то, чего столько раз хотел. Наконец! Наконец! Только теперь не бойся «простыть», как ночью, и о том не заботься, что будешь голоден, не бойся ничего, а только иди вперед и вперед, до самого вечера, а вечер — так и так пятничный, и ты вернешься к храму, и подождешь, когда твой отец будет говорить, и как раз когда он сложит руки, и подымет глаза к небу, и произнесет, как обычно: «Боже, всемогущий и милосердный, охрани бедных, малых, сирот и всех страждущих», — тогда ты вдруг быстро войдешь, встанешь рядом и крикнешь: — Тут каждое слово — ложь! И этот его Бог — такой же точно, как он сам, который бьет детей в угоду этому Богу. И тогда все обернутся к тебе: что такое? что? И твой отец, полон гнева и стыда, сбежит вниз, чтобы тебя поймать, как есть, в этой высокой бархатной шапке, но ты убежишь между скамьями и будешь кричать: — Ха-ха-ха, поглядите, вот он какой, ха-ха-ха, — и убегаешь, — только что было «охрани малых», — и убегаешь, — а теперь он охотно убил бы на месте, ха-ха-ха, не допустите, а иначе, если допустите, вы — такие же, как он, — и будешь бегать туда-сюда, а у него сутана длинная, и он тебя не поймает, а ты все кричишь: — Послушайте, я вам всё расскажу, какой он! И если ты увидишь, что они не станут защищать тебя от отца, что они не слушают тебя, а только боятся и стыдятся, только хотят тебя схватить и вернуть отцу, чтобы он бил тебя дальше, тогда ты будешь кусаться и брыкаться, и кричать, и выбежишь из храма, и тут же перебежишь в монастырскую церковь рядом с вашим храмом, там и вечером всегда открыто и есть кто-нибудь, и ты не будешь бояться. И там, если тебя спросят: «Что тебе здесь понадобилось, маленький еврей?» — ты скажешь так: — Да, я еврей, и пришел сюда потому, что вот что и вот как, и вот по какой причине сказал моему отцу и всем евреям в храме. Я пришел сюда, чтобы узнать, какие вы на самом деле. Правда, что вы ненавидите меня и думаете обо мне одно плохое, как немецкие ребятишки, верите, что я пархатый, трус и ветошник, только потому, что я еврей? Или вы защитите меня от моего отца и остальных евреев, которые все стыдятся меня и хотят отдать обратно отцу, чтоб он бил меня и дальше? И если они на это скажут так: — Конечно, мы тебя защитим, ты только выкрестись, помолись этим образам, статуям и кресту. Шапку долой и на колени! А ты на это: — Нет, не согласен. Защищайте, как есть! А они, уже строже: — Почему не согласен? А ты: — Выкреститься только потому, что вы в большинстве, и что я боюсь, и что меня дома бьют, — нет, для этого я слишком горд. А они: — Ах, вот как? Ну, если ты такой гордый, тогда вон отсюда! Возвращайся к остальным евреям. А ты: — Ах, вот как! Стало быть, и вы не лучше моего отца: повинуйся или вон отсюда. Ладно, значит, и вы лжете про милосердного Бога. Я так и знал, всегда знал! А они: — Вы слышите? В тюрьму его, в тюрьму маленького еврея! И схватят тебя. А ты: — Я так и знал, я и это знал, но я буду кусаться, пока вы меня не убьете, и тогда «замараю вашу совесть»… Так я размышлял, но при этом все стоял перед нашим домом, как вдруг из грязи перед моими глазами выглянула булочка, моя булочка, которую я выбросил в окно. Ее поджаристый бочок возвышался над грязью и опять усмехался мне: — Ты раскаиваешься. Ты голоден. Оботри меня и съешь, они не узнают. Я подошел ближе и втоптал ее в грязь. — Не боюсь тебя, жалкая булочка. Ты тоже на их стороне! Но она сказала: — До вечера еще далеко. Будешь голодать? «Пища дает силу». |