Онлайн книга «Вечера на хуторе близ Диканьки. Том 1»
|
Но и убийственно, и хладно Разворожились вы теперь. Безжалостно и беспощадно Пред ним захлопнули вы дверь, Сыны существенности жалкой, Дверь в тихий мир мечтаний, жаркой! — И грустно, медленной стопой Руины путник покидает; Клянется их забыть душой; И всё невольно помышляет О жертвах бренности слепой. Картина XVI Ушло два года. В мирном Люненсдорфе Попрежнему красуется, цветет; Всё те ж заботы, и забавы те же Волнуют жителей покойные сердца. Но не попрежнему в семье Вильгельма: Пастора уж давно на свете нет. Окончив путь и тягостный, и трудный, Не нашим сном он крепко опочил. Все жители останки провожали Священные, с слезами на глазах; Его дела, поступки поминали: Не он ли нам спасением служил? Нас наделял своим духовным хлебом, В словах добру прекрасно поучая. Не он ли был утехою скорбящих; Сирот и вдов нетрепетным щитом. — В день праздничный, как кротко он, бывало, Всходил на кафедру! и с умиленьем Нам говорил про мучеников чистых, Про тяжкие страдания Христовы, А мы ему, растроганны, внимали, Дивилися и слезы проливали./n От Висмара когда кто держит путь, Встречается налево от дороги Ему кладбище: старые кресты Склонилися, обшиты мохом, И времени изведены резцом. Но промеж них белеет резко урна На черном камне, и над ней смиренно Два явора зеленые шумят, Далеко хладной обнимая тенью. — Тут бренные покоятся останки Пастора. Вызвались на свой же счет Сооружить над ним благие поселяне Последний знак его существованья В сем мире. Надпись с четырех сторон Гласит, как жил и сколько мирных лет Провел на пастве, и когда оставил Свой долгий путь, и богу дух вручил. — И в час, когда стыдливый развивает Румяные восток свои власы; Подымется по полю свежий ветер; Посыплется алмазами роса; В своих кустах малиновка зальется; Полсолнца на земле всходя горит; — К нему идут младые поселянки, С гвоздиками и розами в руках. Увешают душистыми цветами, Гирландою зеленой обовьют, И снова в путь назначенный идут. Из них одна, младая, остается И, опершись лилейною рукой, Над ним сидит в раздумьи долго, долго, Как будто бы о непостижном мыслит. В задумчивой, скорбящей деве сей Кто б не узнал печальныя Луизы? Давно в глазах веселье не блестит; Не кажется невинная усмешка В ее лице; не пробежит по нем, Хотя ошибкой, радостное чувство; Но как мила она и в грусти томной! О, как возвышенен невинный этот взгляд! Так светлый серафим тоскует О пагубном паденьи человека. Мила была счастливая Луиза, Но как-то мне в несчастии милее. Осьмнадцать лет тогда минуло ей, Когда преставился пастор разумный. Всей детскою она своей душой Богоподобного любила старца; И думает в душевной глубине: „Нет, не сбылись живые упованья Твои. Как, добрый старец, ты желал Нас обвенчать перед святым налоем, Навеки наш союз соединить. Как ты любил мечтательного Ганца! А он…“ Заглянем в хижину Вильгельма. Уж осень. Холодно. И дома он Вытачивал с искусством хитрым кружки Из крепкого с слоями бука, Затейливой резьбою украшая; У ног его свернувшися лежал Любимый друг, товарищ верный, Гектор. А вот разумная хозяйка Берта С утра уже заботливо хлопочет О всем. Толпится также под окном Гусей ватага долгошейных; так же Неугомонные кудахчут куры; Чиликают нахалы воробьи, Весь день в навозной куче роясь. Видали уж красавца снигиря; И осенью давно запахло в поле, И пожелтел давно зеленый лист, И ласточки давно уж отлетели За дальние, роскошные моря. Кричит разумная хозяйка Берта: „Так долго не годится быть Луизе! Темнеет день. Теперь не то, что летом; Уж сыро, мокро, и густой туман Так холодом всего и пронимает. Зачем бродить? беда мне с этой девкой; Не выкинет она из мыслей Ганца; А бог знает, он жив ли, или нет“. Не то совсем раздумывает Фанни, За пяльцами сидя в своем углу. Шестнадцать лет ей, и, полна тоски И тайных дум по идеальном друге, Рассеянно, невнятно говорит: „И я бы так, и я б его любила“. — Картина XVII Унывна осени пора; Но день сегоднишний прекрасен: На небе волны серебра, И солнца лик блестящ и ясен. Один дорогой почтовой Бредет, с котомкой за спиной, Печальный путник из чужбины. Уныл, и томен он, и дик, Идет согнувшись, как старик; В нем Ганца нет и половины. Полупотухший бродит взор По злачным холмам, желтым нивам, По разноцветной цепи гор. Как бы в забвении счастливом, Его касается мечта; Но мысль не тем уж занята. — Он в думы крепкие погружен. Ему покой теперь бы нужен./n Прошел он дальний, видно, путь; |